Иржи Швейда - Авария

— Ты уже уходишь? — кто-то на полпути остановил его вопросом.

Он оглянулся. Блондинка, участница давнишнего ночного кутежа, медленно шла за ним следом.

— Там страшно, — выдохнул он, махнув рукой навстречу шуму, вырывавшемуся из кабака.

Девица вызывающе рассмеялась.

— Нынче ты, наверное, не довез бы меня, а? Но мы можем пройтись пешком, там так хорошо… — Она подхватила его под руку. — Все равно Ружена поехала с Михалом. Раньше четырех-пяти не вернется.

Как все доступно и омерзительно… Камил, будто потерянный, шагнул в прохладу ночи. До пяти утра одни в комнате, снятой где-нибудь у конечной остановки трамвая. Четыре часа… Чего? Любви? Блуда? Окна, орошенное твоим учащенным дыханием, резкий ветер, бьющий в лицо, и пенистое ядровое мыло… И блудом не назовешь! Я даже не знаю имени этой девицы…

— А у нас найдется чего-нибудь выпить? — спросила она.

Прикосновение ее руки вдруг показалось ему гадким. Отступив, он поскреб в волосах и вынул из кармана смятую купюру.

— Пойди купи наверху бутылку, — глухо проговорил он.

Ее каблуки застучали по лестнице. Их поглотила звуковая кулиса отдаленной музыки. Задрав голову, Камил поглядел на небо. Оно было необычайно чистое. Черное до синевы, полное искристых, мигающих звезд, над которыми возносился многотерпеливый месяц. Свет и глубина. Бездна. Круженье. Он медленно опустил голову. На горизонте сияли красные огни газовых печей, сигналы самолетам. Отвесные столбы высотных домов с бесчисленными освещенными окнами — будто командные пункты на аэродромах, где люди не дремлют. Ленты длинных улиц, обрамленных белыми огнями неона, напоминали стартовые дорожки. Эти световые кольца пронизывали лучи сильных, зажженных уже фар. Можно сорваться и — бежать… Внезапно в нем ожило воспоминание о своих бывших домах, о двух девочках, которых он любил, задумал было оставить, но без которых, собственно, не мыслил себе жизни. Только обманывал себя, что, дескать, смогу.

Возле табачного киоска обнимались влюбленные. Обнимались так, будто боялись, что их сейчас кто-нибудь разлучит. Камил вспомнил, кого он, собственно, ждет тут, и содрогнулся от отвращения, слабости и внезапного резкого ощущения холода. Целых четыре дня малодушного бегства, четыре дня лжи и наветов слились в один-единственный монолит омерзения. Так ли ты представлял свой взлет, Камил Цоуфал? Такой ли представлялась тебе жизнь? Ты одинок, безнадежно одинок, и останешься одиноким, ничего иного уже не будет, потому что ты не знаешь, куда бы ты хотел вернуться.

Из вестибюля ночного бара донесся стук девичьих каблучков. Сколько случайных возлюбленных сменила эта девушка в течение месяца, с тех пор как я провожал ее?

Камил устремился к машине, решив уехать раньше, чем девушка спустится, но споткнулся и, больно ударившись, рухнул на холодный кузов. Сунув руку в карман, судорожно сжал в ладони связку ключей. Где-то в мозгу блеснуло: «Остерегись!» Еще одно преступление, — преступление, последствия которого трудно вообразить. Всего лишь минутное забвение за рулем машины, и я вернусь, когда Дитунке исполнится пять лет…

Он с трудом отлип от машины. Картина несложного бегства манила, терзала душу. Завести мотор и осторожно проехать по безлюдным улицам. Но он не мог. Сознавал, что не может. Спрятав ключи в карман, он двинулся по тротуару к ближайшему перекрестку. Домой. Любой дорогой — домой.

Совершенно потеряв ориентацию, Камил медленно тащился по каньону, образованному прямыми остовами двенадцатиэтажных высотных домов; затерявшись в этой гигантской ночлежке — он никогда не был в этих местах или просто не помнил их, — он лез по какой-то строительной площадке и рытвинам будущего огромного жилого квартала и наконец обрел твердую почву под ногами на пустыре за чертой городе.

При подъеме на какой-то бугор желудок свело невыносимой корчью. Камил рухнул на колени, задохнулся, отчаянно хватая ртом воздух. Желудок обжигало изнуряющим полыханьем. Умираю, подумал он, стиснул зубы и принялся мять горстями липкую землю. Жаждущие мести звезды. Месяц будто восковая погребальная свеча.

Что же дальше, что дальше, мелькала мысль, когда боль на секунду отпускала его. Подвергнуть Камила Цоуфала деструкции, растереть в порошок, путем седиментации отделить истлевшую грязь, а из неповрежденных еще атомов методом синтеза создать нового человека… Процесс не слишком сложный. Но какой выбрать катализатор? И какая часть еще не подверглась разрушению? Поднявшись, Камил еле устоял на ватных от слабости ногах. Тело будто уже не принадлежало ему, но в голове прояснилось. Осторожно сойдя с громадной кучи привезенного и слежавшегося цемента и выбравшись на дорогу, он сполоснул руки в холодной воде ручья и двинулся к Обрницам.

Не падай духом, Камил Цоуфал, твердил он всю дорогу, будто творя молитву. Наберись смелости быть открытым. Мужественно встречай лицом к лицу любое испытание. Эта мысль причиняла мучительную боль, но продолжать бегство уже не имело смысла. Осталось одно желание — поскорее со всем покончить.

Как далек путь домой, путь, который на машине я проделывал за несколько минут, блуждания вокруг дачи в горах в снежную метель…

Наконец показались темные силуэты обрницких «башен». Перескочив канаву у шоссе, Камил перебрался через заболоченный пустырь и, обессиленный, остановился у среднего дома. Тихое жужжание ламп дневного света только усиливало и углубляло тоску. Голубоватый свет воссоздавал угрюмую атмосферу бессонной ночи, проведенной на западном участке. Эта авария означает мой собственный бесславный конец.

Окна квартиры на четвертом этаже голубовато светились. На балконе развешены пеленки, свитерки и платьица. Она вернулась. Они обе вернулись. Отперев входную дверь, Камил вошел в коридор. Клеть лифта застряла в шахте меж этажами. Красная контрольная лампочка под кнопкой вызова сигнализировала поломку.

Значит, пришлось с Дитункой на руках взбираться по лестнице, подумал Камил. Может, попросила кого помочь… Может быть, и помог кто.

Перед белой дверью, на которой все еще не было визитной карточки с их фамилией, он остановился. За дверью — его всамделишный мир. Мир, куда ему хотелось приходить со всем и ради всего — и за утешением, коли уж он очутился на дне, как вот теперь. Но что делать? Отпереть и узнать обо всем. Выслушать приговор, самый тяжкий из тех, которые он когда-либо выслушивал и которые наверняка еще предстоит услышать.

Словно пригвожденный к полу, оцепенело глядел он на матово поблескивающую поверхность и никак не мог проглотить слюну. Вот ты стоишь здесь, инженер Камил Цоуфал, герой мечтаний и грез, которые ты так целеустремленно и эгоистически претворял в жизнь, стоишь перед дверью своей квартиры, где спит твоя жена, которую ты оскорблял и, более того, убеждал, будто все, что ты делаешь, только ради ее добра; там посапывает Дитунка, так горячо любимая тобой, хотя и ее ты намеревался покинуть, — стоишь, беспомощный, и трясешься в ожидании последнего приговора.