Иржи Швейда - Авария

Долго стоял Камил, все не решаясь отпереть дверь, потом на цыпочках приблизился к полупритворенной двери спальни, откуда слышалось их дыхание. Сквозь щель в занавеске через окно в спальню с улицы пробивался мягкий белый свет. Как будто занимается утро, хотя до наступления рассвета еще несколько часов. Дитунка спала без одеяльца, забившись в угол постельки. Осторожно подняв ее, он положил дочь на бочок и прикрыл одеяльцем. Потом взглянул на Здену. Она лежала, закинув руки за голову. Она всегда засыпала так… Прежде, когда она засыпала, он вставал, издали смотрел на нее, задыхаясь от блаженства, от сознания, что такая женщина принадлежит ему. В эти минуты он любил ее до безумия. Как вот теперь. И вновь его зазнобило от страха, что решение вернуться пришло к нему поздно. А что, если она тоже все решила? Что, если для меня в ее жизни уже не осталось места? Что тогда? Бродить по республике с душераздирающим чувством, что самые близкие люди перестали для меня существовать? Дитунка, Зденка, отец и мать…

— Здена, — тихонько окликнул он и ощутил тяжкий гнет печали и неги, который сжал ему горло, так что невозможно было вздохнуть.

Ему показалось, будто она шевельнулась. Но это могло показаться в неверном мерцающем свете утра. Он отступил, снова набираясь решимости. Разбудить ее, объяснить, просить, умолять… А что, если на самом деле все ни к чему?

— Папа! — раздалось за его спиной.

Он оцепенел, словно пораженный выстрелом, и лишь немного погодя медленно обернулся назад. Дитунка в длинной ночной рубашонке стояла в углу кроватки, маленькими пальчиками сжимая деревянные перильца, и щурила на него заспанные глазки.

— Папа! — позвала она, засмеялась и, пытаясь привлечь к себе его внимание и угодить ему, проделала целую серию своих кувырков и штучек.

— Да, папа пришел, — вздохнул Камил и почувствовал, что на глазах у него выступили слезы.

— Писёл, — повторила Дитунка, добралась до самого угла кроватки и, опершись, умоляюще протянула к нему ручки. — Папа, — вздыхала она.

— Разве об этом нужно просить, — завертел головой Камил, подошел к кроватке и поднял Дитунку на руки.

Она была легонькая, тепленькая, прогретая сном, гибкая и мягонькая, будто птенчик. Благоухала вечерним мытьем и детской чистотой. Любовь моя. Самая большая. Жизнь моя. Поэма. Моя симфония…

— Папа, — заворковала она, довольная, свернулась клубочком и прижалась лицом к его груди. — Папа, — снова выдохнула девочка. Будто он — драгоценность.

Дита заснула у него на руках. Тихонько посапывала, словно рассказывая о чем-то, отыскивая головенкой самое удобное местечко на груди. Он глядел на ее маленькое тельце и еле переводил дух. Меня долго не было. Я страшно долго отсутствовал… Я почти забыл, и ты никогда не узнаешь, как это невыносимо больно.

Прижавшись губами к шелковистым мягким волосикам, он осторожно положил уснувшую Дитунку в постель. Едва коснувшись головой подушки, она снова завертелась и открыла глаза.

— Папа! — испуганно позвала она.

— Ты должна бай-бай, Дитунка, — тихо произнес он, заботливо прикрывая ее.

— Бай-бай, — повторила она серьезно, послушно легла на подушку, но вдруг опять взглянула на него, словно желая убедиться, что она не одна.

— Папа, — прошептала она успокоенно.

— Папа с тобой. Баиньки.

Дитунка пытливо посмотрела на него, живо вылезла из-под одеяльца и неподвижно села напротив него.

— Вот. — Она ткнула пальчиком в деревянные планки кроватки. Ей не хотелось спать. Она боялась уснуть.

— Спать, спать… — проговорил Камил и не выдержал.

Опуститься на все четыре лапы перед твоей зарешеченной кельей. Это твой папа, Дитунка, твой папа, слабак, эгоист, трус… Неужели когда-нибудь забудется сегодняшнее странное утро?

Она непонимающе глядела на него и наконец заулыбалась, будто решив, что все это только игра.

— Дитунка…

Она просунула через планки ручонку и погладила его по мокрым щекам.

— Мой… папа, — успокаивая, проговорила она.

Вот это счастье, пронеслось у него в голове. Это счастье, и оно должно быть такое простенькое. Папа. Мой папа…

Позади он услышал шелест отбрасываемого одеяла, но не оглянулся. Не из-за слез, их он не стыдился. Он боялся растерять эти мгновения счастья.

Наверное, за всю свою жизнь я не плакала столько, сколько в последний год замужества, подумалось Здене, когда Камил яростно хлопнул дверью и исчез из квартиры. С этим надо кончать, решила она. Кончать бесповоротно.

Войдя в кухню, она поставила на плиту кастрюльку с ужином для Диты и, задумавшись, ополоснула обе чашечки из-под кофе… Конечно, я могла чего-нибудь приготовить… Но чего он как с цепи сорвался? По какому праву? После того что произошло, он не имел на это никакого права. Если не вернется, я газа не напущу и травиться не стану.

Она открыла в ванной воду, принесла из гостиной махровое полотенце и вещи, необходимые для купания Диты, постелила в спальне постели и, вдруг почувствовав себя страшно одинокой в огромной квартире, упала на колени перед кроваткой Диты.

— Вот и убежал от нас папа, Дитунка, — со вздохом проговорила она, схватила за плечи и заглянула в довольное лицо ничего не подозревающего ребенка.

— Папа? — повторила Дитунка.

— Убежал. Как мальчишка.

Непостижимо, как могут походить друг на друга два человека. Ни у нас в семье, ни у Цоуфалов никто такого сходства не унаследовал. Если Камил не вернется, это личико останется вечным укором и свидетельством непродуманности лечебного эксперимента Цоуфаловой-Разловой.

После купания и ужина Дита быстро уснула. Здена сняла с балкона белье, тщательно перегладила, положила в шкаф и с опаской поглядела на часы. Только восемь, и дел — никаких…

Зазвенел звонок. Как электрический разряд, мозг пронзила обнадеживающая мысль, что это, наверное, вернулся Камил, уже успокоившийся, пристыженный и раскаявшийся; Здена подбежала к дверям, его робинзонада с Региной вдруг представилась ей вымышленной и неправдоподобной — чего он там не видел, все равно ведь эта баба носит брюки только затем, чтобы скрыть прожилки больных вен, — но уже в прихожей разочарованно остановилась. Напрасная тревога. Камил не стал бы звонить.

Марцела ворвалась в квартиру, как полая вода.

— Говорит, что это неправда…

Марцела замахала руками.

— Ну как? — нетерпеливо расспрашивала она.

— Но ты, надеюсь, не поверила… Все они так говорят. Засранцы. У всех у них на языке всякие слова насчет взаимного доверия, а как начнет свербеть передок, так забывают про клятвы, как про смерть.

Здена нахмурилась. Грубый, как у торговки, голос Марцелы возмутил ее. На все про все у нее один взгляд и один рецепт. То и другое одинаково грубо и довольно примитивно. Если бы только она знала, как им было хорошо вместе…