Юрий Нестеренко - Комбинат

— Известно чем, — хмыкнул Николай. — Высокий уровень половых гормонов как раз такую внешность и формирует. Превращает в обезьяну во всех смыслах, это точно.

— А только вот, кроме как за этим делом, ни за чем он своим шалавам не нужен! Все равно опять в светину квартиру приползает. Ну, конечно, спит-то он там давно в другой комнате…

— Да уж, воображаю себе эту семейную идиллию. А чего вы Светлану к себе жить не позовете, раз у вас полдома пустует, а квартиранты, наверное, редкость?

— И этому ироду квартиру оставить? — возмутилась старуха. — А он там что хошь творить будет, новые замки врежет, и вообще потом не войдешь?

— А, — сообразил Николай. — так она так торопится, чтобы надолго его одного в квартире не оставлять? А сама почему замки не поменяет, когда он уходит к любовнице?

— Да вот все надеется, что по-хорошему уладить удастся… суда не хочет. Она в юридической консультации была, ей сказали, если он на раздел имущества подаст, то своего добьется…

— Погодите, если они уже развелись, то какой суд?

— Да то-то и оно, что официально еще не развелись, все не придумают, как им это все делить, хотя я уж ей говорю, тебе… — бабка вдруг оборвала себя и вернулась к прежней теме: — Но как муж и жена они давно уж не живут, это точно!

— Да верю, верю, — ответил Николай не без брезгливости, — мне-то какое дело…

Действительно, чего ради он полез в это чужое грязное белье? Чистая душой Светочка жила со своим распутным мужем de facto как проститутка, пуская его в постель за деньги, которые он зарабатывал… как, впрочем, поступают и миллионы других образцово порядочных женщин… потом мавр сделал свое дело… а распутник, выходит, благородно не пытается отсудить то, что ему положено по закону… он-то почему, интересно? Не из благородства же, в самом деле — тогда бы он просто съехал и оставил квартиру бывшей жене. Боится, что и впрямь при размене или продаже не сможет получить даже такое жилье? Но объяснение, что Светлана спешит домой, потому что боится оставлять мужа одного в квартире, в любом случае звучит неубедительно. В конце концов, на ту же замену замков нужны считанные минуты, уж наверное их можно найти, пока жена на работе… А, да какая разница. Надо думать о комбинате и редакционном задании, а не об этой чепухе.

— А давайте я вам фотографии покажу, какая Светочка в детстве была, — старуха поспешила прервать затянувшуюся паузу. — Она и сейчас красавица, но тогда была просто прелесть!

Николай хотел вежливо отказаться, но затем подумал, что делать ему сейчас все равно нечего, и выдержать традиционную — к счастью, уходящую в прошлое вместе с доцифровой эпохой — пытку гостя семейным фотоальбомом он в состоянии. Все-таки эти люди еще могут быть полезны в его расследовании… (он поймал себя на мысли, что уже думает об этом отсутствующем в справочниках комбинате как о теме расследования, а не просто скучной рутинной статьи).

— Я сейчас принесу, — поднялась с места Алевтина Федоровна. Николай отметил про себя, что в свою комнату, или где там хранится альбом, она его не пригласила. Это такое проявление чопорности, или она не хочет, чтобы он что-то там увидел? Хотя — что он там такое может увидеть… разве что икону в углу в сочетании с какой-нибудь почетной грамотной со сталинским профилем на стене…

Некоторое время спустя старуха вернулась, неся монументальный альбом в кожаном переплете, куда, должно быть, помещались фотографии нескольких поколений. Взяв его под мышку, она смахнула тряпкой крошки со стола, а затем примостилась на стул, который прежде занимала Светлана, и с торжественным видом перевернула обложку.

Николай и в самом деле увидел фотографию хорошенькой девочки лет шести, с косичкой и куклой на коленях, сидевшей, в свою очередь, на коленях у женщины в косынке, несколько напряженно смотревшей в объектив — но это никак не могла быть маленькая Светлана. Судя и по желтизне карточки, и по одежде запечатленных, снимок был сделан где-нибудь на полвека раньше.

— Это я с мамой, — подтвердила догадку Николая Алевтина Федоровна, касаясь желтоватым ногтем изображения девочки. — Вот увидите сейчас, как Светочка в детстве была на меня похожа. Сейчас и не подумаешь, а? Что с нами время делает…

«Да, да. А еще Волга впадает в Каспийское море», — неприязненно подумал Селиванов, не терпевший трюизмов. Старуха продемонстрировала еще несколько собственных фото, на которых постепенно превращалась из симпатичной девчушки в довольно-таки нескладного угловатого подростка и затем вновь в миловидную девушку, тыкая в каждое пальцем и комментируя: «это мы отдыхали в Евпатории… а это меня принимали в пионеры… а это лыжный поход с классом…» «Надеюсь, я не усну, пока она дойдет до внучки», — подумал Николай, и это был даже не сарказм — после сытного ужина его и в самом деле потянуло в сон. Вероятно, из-за этого он не сразу обратил внимание на некоторую странность — фотографии в альбоме шли не подряд, а с пропусками, словно часть фото вынули с их мест. Но в какой-то миг он сопоставил это обстоятельство с другим на снимках, помимо самой Алевтины, мелькали ее мать (редко — похоже, она не любила сниматься и вообще не фотографировалась одна), подруги, даже школьные учителя, но нигде — отец.

— А почему нет фото вашего отца? — спросил Николай, уже догадываясь, что услышит в ответ.

Старуха заколебалась, словно собираясь выдать версию типа «он нас бросил, и мама уничтожила все его фотографии», но затем все же решилась и произнесла, инстинктивно понизив голос:

— Он был офицер, герой Первой мировой войны. Участник Брусиловского прорыва. Был награжден Георгиевским крестом и именным оружием. Потом оказался на юге России, в Крыму с Врангелем. Но в двадцатом году перешел на сторону красных. Стал их агентом и оказал большие услуги советской разведке при подготовке штурма Перекопа…

— Переметнулся на сторону победителя, стало быть, — констатировал Николай, даже не пытаясь скрыть неприязнь. — И помог Фрунзе тысячами расстреливать и топить в баржах своих однополчан.

— Мама говорила, что отец очень переживал, когда узнал об этих казнях, — возразила старуха. — Он тоже верил, что Фрунзе сдержит обещание помиловать сдавшихся.

Но… время было такое. Ведь и сам Брусилов призвал служить новой власти. Служить России независимо от того, кто ею правит… Отец не мыслил себя без Родины.

— Угу. Так не мыслил, что пошел служить отморозкам, принесшим этой родине больше зла, чем любые внешние враги.

— Время было такое, — повторила Алевтина Федоровна. — Сейчас-то вам легко судить… И потом, он спасал не только себя, но и маму. Она была у белых сестрой милосердия, из дворянской семьи Рябининых… но отец выправил ей документы, что она из крестьян. Он у большевиков быстро в гору пошел, ему сам Фрунзе покровительствовал, не забывший его услуг. Но свои царские награды и старые фотографии он, конечно, все равно уничтожил на всякий случай. Только не помогло. В тридцать седьмом его взяли по доносу, что он белый офицер. Хотя ведь наверняка это в чекистских архивах и так было… Больше мы отца не видели. Только записку от него получили, где он каялся в своих преступлениях перед советской властью и просил нас от него отречься.