Юрий Нестеренко - Комбинат

— И всю жизнь носит имя, прославляющее убийцу его родителей! — возмущению Николая не было предела.

— А что было делать? Идти в ЗАГС и говорить «не хочу носить имя великого Сталина»?

— Ну ладно, допустим, до пятьдесят шестого он боялся менять — но после-то?!

— А что пятьдесят шестой? Нешто за пятьдесят шестым опять тридцать восьмой прийти не может? Кто через этот страх прошел, тот потом всю жизнь…

— Угу, — Николай знал, что журналист должен контролировать эмоции, но не мог и не хотел сдерживаться. — И тогда тряслись, и всю жизнь трясутся. Каждый день тупо ждали, когда их погонят на бойню. Унижались, пресмыкались, называли детей ублюдочными кличками, аплодировали до упаду в буквальном смысле, зная, что первого, кто остановится, арестуют, выступали на собраниях, требуя еще больше расстрелов. Строчили друг на друга доносы, боясь, что другой успеет раньше, предавали друзей, отрекались от детей и родителей. Миллионами. Постоянно. По всей стране. Да если бы каждый из этих миллионов взял нож, топор, лопату, хотя бы даже камень или палку с гвоздем и грохнул хоть одного коммуняку, хоть одного чекиста! Не сумели бы они всю страну перестрелять, патронов бы не хватило! Если бы хотя бы те, кому уже в дверь постучали, кто уж точно знал, что терять нечего, хоть одного забирали с собой! Убить даже вилкой можно, а ведь сколько забрали и военных, у кого было настоящее оружие! Нет — ждали и шли, как бараны!

— Так ведь надеялись, — вздохнула старушка, — до последнего надеялись, что разберутся и отпустят… мол, всех остальных за дело, а меня — по ошибке… и за семью боялись, опять-таки…

— Так ведь и семью это не спасало!

— Как сказать, не всех одинаково гребли… да и из лагеря была еще надежда живым вернуться…

— Надежда! Вместо того, чтобы надеяться на свободу, на победу массового восстания! Против которого у коммуняк не было бы шансов…

— Вы только Славесту… Владимировичу таких слов не говорите, — строго произнесла Алевтина Федоровна. — Он, между прочим, сам член компартии.

— До сих пор? И почему меня это не удивляет… Ладно, мне от него, собственно, только телефон нужен. Директора или хоть кого из руководства комбината.

— Они тоже все партийные, — заметила Светлана.

— А вы что, их всех знаете?

— Никого не знаю. Но других на такие должности не брали.

— А, ну это да. Но сейчас они, думаю, уже члены другой партии, — усмехнулся Николай. — И, кстати, руководство города… хоть их-то телефоны в справочнике есть?

— Их — есть, — подтвердила Светлана. — Ох, все-таки идти мне надо. Николай, вот еще что — вы ведь сегодня никуда уже не собираетесь?

— Куда уж? Поздно уже. А для прогулок по городу погода не подходящая, да и смотреть тут у вас, как я понимаю, особо нечего… кроме все того же комбината.

— Вот-вот, и не надо, и не только из-за погоды. У нас, как стемнеет, опасно. А в районе комбината и днем лучше особо не появляться.

— В каком смысле?

— В прямом. У нас же половина мужского населения сидела, не в свой район зайти и то страшно, а уж по вам сразу видно, что вы не отсюда. Москвичей тут знаете как не любят…

— Погодите, — смекнул Селиванов, — вы хотите сказать, что на комбинате зэки работали? А после освобождения так тут и оседали?

— В том числе. Но та молодежь, что здесь выросла, еще хуже, совсем отмороженные… Ну ладно, до свиданья. Я вам завтра позвоню.

С этими словами она с какой-то чрезмерной поспешностью выпорхнула из кухни, и спустя считанные секунды Николай услышал, как хлопнула дверь. Под влиянием услышанного у него мелькнула мысль выйти и посмотреть, как она уедет, но он тут же сказал себе, что до машины два шага, и ничего с ней не случится.

— Чайку? — предложила старуха, словно желая разрядить атмосферу.

— Попозже. Сразу после еды пить вредно… я ведь могу вскипятить здесь чай, когда понадобится?

— Конечно. Только, уж пожалуйста, свет гасить не забывайте. И газ у баллона заворачивать. Проверяйте, чтоб хорошо закручен был.

— Само собой, — ему вдруг захотелось поддразнить старуху: — Интересно, а куда это Светлана так заторопилась? Она разве не одна живет?

— Одна! — заверила его старуха, но тут же смутилась, поняв, что врет неубедительно. — Ну то есть… не совсем одна… Она, вообще-то, в разводе…

— Так и что же? С новым, гм, кавалером, что ли, живет? осведомился Селиванов с журналистской бесцеремонностью.

— Да нет, со старым… с бывшим мужем, в смысле. Понимаете какое дело, они разъехаться никак не могут. Он ей квартиру оставлять не хочет, самому, говорит, тогда деваться некуда. А она не хочет делить, и правильно! С какой это стати ей теперь квартиру, от матери доставшуюся, из-за какого-то хмыря разменивать и невесть куда съезжать? Да и не съедешь еще… новое-то жилье в городе давно не строится, а старое разваливается… хоть населения все меньше, а все равно не хватает…

— И, стало быть, из-за того, что она не хочет делить с ним квартиру, она таки делит с ним квартиру, — констатировал Николай и, встретив недоуменный взгляд старухи, пояснил: — Это я так, играю смыслами. Это профессиональное.

— Вот вы бы, может, помогли-то ей, — заговорщицким тоном предложила Алевтина Федоровна. — Изобразили бы ее кавалера перед бывшим-то ее, может, у него совесть проснется, и он съедет наконец…

— А в драку не полезет? — усмехнулся Селиванов. — Он у нее тоже из бывших уголовников?

— Нет-нет, он не из этих, он образованный. Даже и не пьет почти. В девяностые бизнес свой делать пытался (Николай подумал, что это выражение довольно забавно звучит в устах старухи), колбасой торговал. Да только у него этот бизнес отняли. Сначала все проверками мучили, а потом сказали — или сам отдашь, или найдем, за что тебя посадить…

— И чем же этот честный непьющий бизнесмен так провинился перед супругой?

— А бабник он, — просто пояснила старуха. — Поначалу, когда он хоть деньги в дом носил, Светочка его, скрепя сердце, терпела, тем паче что сама без работы сидела тогда… он не внаглую, конечно — маскировался, ну да от умной женщины такое ведь не спрячешь… он каялся даже, говорил, что больше не будет… ну а потом, когда и бизнес его кончился, и он себе новую шалаву завел, тут уж Света не выдержала.

— И что ж он к любовнице жить не уйдет? — Николай продолжал усмехаться.

— Да вот, видать, не хочет она его к себе селить, — мстительно ответила бабка. — Или это он так врет, потому что еще надеется квартиру оттяпать… Девка-то, между прочим, в два раза его моложе, да только толку-то в том — страшна, как смертный грех, ни кожи, ни рожи. Света мне ее фото показывала — конопатая вся, рот как у жабы, волосы — мочалка… Да и он-то, по правде, не красавец — ростом вам по плечо, плешь во всю голову, да еще и сутулится, руки чуть не до колен свисают. Ну чистый обезьян. Чем он только этих девок берет, ума не приложу…