Андрей Бинев - Тихий солдат

– Я к тебе… Упросила… Получила письмо и, думаю, что-то у тебя страшное стряслось. Штрафрота… На это, знаешь, как смотрят! … А как ты себя чувствуешь?

– Как на собаке заживает! А насчет штрафроты…, так это провокация! Предатель один…, двадцать разведчиков гад, недалеко от Ровно, бендеровцам…, фашистам сдал…, всех погубил, и Куприяна…это командир мой…, земляк. А этот… прямо в логово к ним привел, вслепую. Идите, говорят нам, с ним туда и обратно. Туда-то пришли…, а вот обратно …я один, с докладом. Ну, меня под трибунал, к стенке даже хотели …, да вот выручил один полковник… Тоже вопрос! Он же нас в тыл и посылал.

– Странно это, Паша… Очень странно! Это ведь вас сразу после Ватутина? Он умер в середине апреля, ты знаешь это? В Киеве. Об этом много говорили, …хоронили там, с почестями, с салютом.

– Я не знал…, что умер не знал!

– Не понимаю, Паша, зачем вас с этим…в тыл к бандитам отправили? Он что, не знал дороги? Один бы не дошел? Зачем ему взвод с собой вести?

Павел тяжело вздохнул, посмотрел себе под ноги:

– Знал… Все он знал! Нас же и вел, без карты, по памяти.

Маша сосредоточенно думала о чем-то, потом подняла на Павла тревожные глаза:

– Ты об этом никому больше, Павел! Слышишь? Боже тебя упаси! Я вернусь в Москву…послезавтра уже… Запрошу твое дело и потороплю с реабилитацией. А ты пока лечись здесь, не торопись, я тебя очень прошу. А то не разберутся и опять что-нибудь стрясется!

– Сам знаю…, – Павел нахмурился, отвернулся в сторону, – Но приказ Куприяна я выполню!

– Какой приказ? Какой приказ! – Маша испуганно заглянула к нему в лицо.

– Язык за зубами держать – вот какой!

– Я соскучилась по тебе, Пашенька…

Павел порывисто обнял Машу.

– Я тут…на квартире, Пашенька…временной, – взволнованно зашептала ему Маша, – Там только старушка одна, глухая…

Исчезнуть на полдня из госпиталя Павлу помог Смирницкий. Он принес откуда-то форму пехотинца, тесную, и еще старые, разбитые ботинки. И еще – увольнительную из госпиталя на сутки.

– Гляди только, Павел Иванович, – хмуро напутствовал старик, – только чтобы швы не разошлись! А то мне потом, знаешь…под трибунал за такие дела! И Берте Львовне ни слова! Эх, сгоришь с вами! Заживо!

Павел стеснительно улыбнулся, опустил глаза и исчез до позднего вечера.

Он вернулся усталый, однако ожидавший его с нетерпением старик заметил, что щеки порозовели.

– Ты как будто, Павел Иванович, подсох немного еще…и, вроде, подрумянился? Тебя в какой печи держали? А?

Маша уехала в Москву, а Павел стал ждать от нее известий.

Но его выписали раньше. В госпиталь пришло сухое предписание о том, что дело Тарасова прекращено и что он, восстановленный в звании старшего сержанта, командируется на 3-й Белорусский фронт, в резерв. Подпись под этим документом Павлу ни о чем не говорила, но он почему-то подумал, что это все дело рук полковника Ставинского.

Павел недолго прибывал в резерве 3-го Белорусского фронта. Уже через две недели его отправили в совершенно разбитую деревеньку Палии, где стояла отдельная разведрота старшего лейтенанта Леонида Вербицкого. Ротой она только называлась, а на самом деле по численности была совершенно невелика и делилась на два взвода, каждый из которых был заполнен лишь наполовину.

Старший лейтенант Вербицкий был высоким, темнооким, крепким брюнетом с грубым лицом и угрюмым, тяжелым характером. О нем рассказывали, что до войны он служил в одесской прокуратуре в должности прокурора небольшого загородного райончика и одновременно учился на юридическом факультете. Еще говорили, что по каким-то личным причинам он не ушел из города, когда туда ворвались немцы и румыны. Не то отец болел, не то мать, и бросить их он не мог. Его немедленно схватили как большевика, бывшего «красного карателя» и, главное, еврея. Вербицкого до лагеря просто бы не довезли, потому что для таких у немцев вообще не предусматривалось даже самое скромное жизненное пространство.

Каким образом Вербицкий бежал и добрался до одесских катакомб, никто не знал. Сначала партизаны и подпольщики, скрывавшиеся там, на него косились с недоверием. Это особенно подогревалось развязной группой урок, бежавших из пересыльной тюрьмы во время артиллерийского обстрела и примкнувших к партизанам. Двое из них сразу узнали вредного прокурора и решили воспользоваться удачным для себя моментом – они попытались устроить ему собственное судилище прямо в катакомбах. Они заявили, что бежать от немцев невозможно и что прокурор продался им. Они, мол, знают, как это происходит и стукачей чувствуют за версту.

Но в грот неожиданно ворвался бывший секретарь партийного комитета порта Михаил Войсковой, возглавивший весь отряд, и с места двинул в челюсть самому лютому противнику прокурора Вербицкого, некоему Коле Червонному, по фамилии Солопов. Войсковой был гигантского роста балтийский моряк в прошлом, с пудовыми кулачищами и всегда гневными бесцветными глазами.

– Я твою наглую харю по корме размажу, если ты, сявка черноморская, еще раз свой вонючий хвост без моего командирского соизволения на кого-нибудь задерешь!

Урки отпрянули к темным углам подземного грота, в котором происходило судилище, и тревожно зашептались.

– Вербицкому так и так крышка у немчуры! – уже спокойнее резюмировал Войсковой, – Он им своим быть не может ни при каких обстоятельствах. А вот вы сегодня тут, а завтра там… Кому веры больше?

– Так он братву на шконки клал, как рыбу на прилавок! – возмутился обиженный Солопов, – А теперь мы чего, одну баланду с ним хавать будем? Западло нам!

– И будешь! – вновь грозно зарычал Войсковой, матово блеснув своими бесцветными глазами с точечкой неподвижного зрачка, – Еще как будешь! А то…давай отсель… Катись к своей блатной матери! Тут война в полном, понимаешь, разрезе, а не ваш дешевый уркаганский дебош. Кто подчиняться не будет – скатертью дорога! Это мое последнее гуманное балтийское предупреждение! По законам военного времени, дальше так и вообще пуля! Кто останется, пусть это зарубит на своем персональном шнобеле. Тут вход рупь, выход три вперед штиблетами!

Он подумал немного, потом резанул ладонью сверху вниз, будто шашкой:

– Назначаю Вербицкого старшим над вашей жиганской оперативной группой. Начальником разведки. Точка! Или распущу к вашей чертовой блатной матери всех и каждого!

Дальше он выдал такую многослойную гневную тираду, что даже привычный слух коренного одессита прокурора Вербицкого был приятно изумлен.

Как ни странно, разведчики сработались – семеро воров, бывший прокурор и еще два участковых милиционера оказались до такой степени эффективными диверсантами, что о них ходили легенды.