Андрей Бинев - Тихий солдат

В Москве, на каком-то совещании, по поводу этого деликатного плана, говорят, чуть ли не самим Судоплатовым, было произнесено:

– Война – это всегда жертвы. И разведка – это жертвы. Меньшие жертвы даже путем фиктивного предательства куда более оправданы с нравственной точки зрения, чем большие жертвы путем прямого, открытого истребления войск. Отдать десять, двадцать, сотню человек жаль, но если не отдать их, то жалеть придется тысячи и тысячи солдат, нужных для окончательной победы.

Он-то хорошо знал, что такое жертвовать многими, чтобы уберечь главное, как он полагал.

Захваченную немцами западную территорию загодя шпиговали диверсионной агентурой. За две недели до выхода группы «Рыжего» туда отправили отряд, состоявший из семи человек. Но он так и не вышел на связь. Рассказывали, что и со Второго Белорусского и с Первого забрасывали парашютистов – не то три, не то четыре группы. Все до одной пропали.

«Рыжих» вели за линию фронта для того, чтобы они нашли хоть какие-то следы тех групп.

В разведке фронта с опасением поговаривали, что где-то на самом верху действовал немецкий разведчик. Павел услышал это Вербицкого и сразу вспомнил о случае под Ровно. Ведь их всех тогда предали. А потом предателя прикрыли. Причем, прикрывал как раз полковник Ставинский. Да вот почему теперь он же прислал Павла сюда, в роту Вербицкого? Как это всё понимать? А провалы диверсионных групп?

Нет, рассуждал Павел, полковник не мог знать о них. Другой фронт, другое командование, другие оперативные планы… Но что-то же связывало всё это!

Это было похоже на то, что случилось с разведгруппой Куприянова! Там, по существу, как любил по подобному поводу выражаться одессит Солопов – концы в воду и парус на просушку.

Павел понимал, что он не вправе знать даже самого малого в столь важном деле, как дезинформационная война разведки, потому что сам он человек очень маленький и должность у него мелкая. Одно только, что он догадывался о такой крупной операции, уже было серьезным нарушением, что могло в конечном счете стоить жизни очень многим.

И все же смерть тех двадцати человек у реки Видринке на Самоховой Мельнице не выходила у него из головы, как и маленькое пятнышко величиной с горошину на виске у блеклого, немногословного лейтенанта.

…«Рыжий» был на самом деле совсем не рыжим, а шатеном с вечно смеющимися зелеными глазами. На вид ему было не больше двадцати пяти лет. Всю ночь шел он след в след за Павлом. За ними тянулись через одного – диверсант из группы «Рыжего», потом разведчик отдельной разведроты, опять диверсант, и опять разведчик. Замыкал колонну Солопов.

Ранним утром подошли к хутору Крокочи, в котором группу должны были ждать двое связных из партизанского отряда некоего майора Федора Громова. Майор этот, в прошлом летчик-истребитель, был сбит в самом начале войны, сильно покалечен, а после лечения переведен в военную разведку, так как прилично владел немецким языком. Майора забросили в немецкий тыл в середине сорок второго года для командования специально оставленной здесь оперативной группы. Вокруг группы стали собираться окруженцы и кое-кто из местного населения. В то, что это обычный партизанский отряд, немцы не верили. Они все время пытались выйти на его след и на след связных, но безуспешно. Конспиративная работа была поставлена блестяще, профессионально. Возможно, ее курировали люди Судоплатова, как теперь шедшего на связь с отрядом группы «Рыжий».

Обычные партизаны часто вели себя, как голодные шайки, налетавшие на села и забиравшие оттуда все съестное. Они не могли существовать без обыкновенной бытовой поддержки населения. А этот отряд появлялся только, когда осуществлял диверсионные операции, и тут же растворялся в лесах. Кто его снабжал, каким образом, можно было только догадываться.

Теперь отряд майор Громова должен был обеспечить группе «Рыжий» выход на важные объекты в районе Минска.

Еще в пути, на одном из коротких привалов, Павел шепнул Солопову:

– Николай, как придем на место…ты мне прикажи пойти вперед и провести разведку…, прежде чем пускать туда этих.

– Зачем? – Солопов был искренне удивлен.

– Коля! Послушай меня… Такое уже было…под Ровно. Мы привели одного на хутор, он приказал ждать…, а потом двадцать человек…, двадцать опытных разведчиков перестреляли как куропаток.

Солопов пристально посмотрел Павлу в глаза и ответил в полголоса:

– О том деле я слышал. У Ставинского еще. Плохое дело… Лажа там какая-то была… Это точно. Мы не фраеры, Павлик! Два раза на те же грабли не наступим.

До цели шли еще два с половиной часа. Рассвело, остановились в трехстах метрах от хутора.

Солопов, как договаривались, подозвал к себе Павла и шепнул ему так, чтобы слышал «Рыжий»:

– Пойдешь один в хутор, понюхай, пощупай… Помни, браток, с нами важные люди. В случае чего, принимай бой и уводи немчуру к западу, в противоположном направлении. А мы тут сами…подумаем, как быть…

Тарасов стрельнул глазами в «Рыжего», усмехнулся чуть заметно и кивнул. Тот с удивлением пожал плечами, но возражать против проверки не стал.

Павел вошел в село с юга, намеренно сделав крюк, чтобы не обнаружить исходную позицию группы. Птицы беззаботно заливали лес и околицу хутора веселым, легкомысленным многоголосьем. Роса замочила ноги так, будто Павел прошел через речку. Он остановился на околице, присел за порушенным плетнем.

Туман низко наползал на рубленые, светлой древесины дома, низко клубился во дворах. Очень близко вдруг забилась в истерике собака, почуяв чужака, за ней остервенело зашлась гортанным лаем вторая, третья. Псы передавали друг другу весть о чужом человеке и теперь уже выли по всему хутору, гремя цепями и клацая пенными пастями.

Тарасов в полголоса зло выругался и стрелой метнулся в огород за плетнем. Он прижался к тылу сруба, осмотрелся. Это была старая баня, почти полностью прогнившая. Он осторожно обошел ее и остановился перед крыльцом такого же старенького покосившегося домишки, к задам которого примыкала сама банька. В двух узких оконцах висели свежие белые занавесочки. Павел еще раз осмотрелся, подождал, пока не смолкнет последняя собака, и поднялся на крыльцо. Под его ботинком с треском провалилась давно прогнившая доска. Тут же с еще большим остервенением заметался в утреннем тумане собачий лай.

Дверь вдруг приоткрылось с коротким скрипом и в щель выглянуло сморщенное старушечье личико. На маленькую головку были намотаны два платка – серый, а поверх него белый. Старушка, худенькая, низенькая, смотрела снизу вверх на Павла с бесстрашным любопытством яркими не по возрасту, серо-голубыми глазками.

– Чего надо? – пискнула старушка и подозрительно сощурилась.