Галина Лифшиц - Что тогда будет с нами?..

– Это уже 1930-й. Видишь, как тут «Черный квадрат» отзывается?

– Но это не пророчество, да? – воодушевленно спросила Волька.

– Это не пророчество. Это – реквием. Погребальный стон…

– А дальше, мам?

– В другой раз, Волечка, в другой раз…

Мама быстро уставала, это Волька тоже усвоила с детства.

Но были, были чудесные разговоры с мамой, так много дававшие дочери. Одно время Волька думала идти на филологический – любовь к слову передалась ей от матери. Но разве этим заработаешь! Вот она и выбрала…

Отец чувствовал, что Волька все больше замыкается в себе, он даже пытался завести с ней разговор о будущем, о ее мечтах и желаниях.

– Мечтаю быстрее начать зарабатывать, – угрюмо буркнула тогда Волька.

– А чего тебе, Волюшка, не хватает? – удивился папа.

– Да всего. Никто уже так не живет, как мы. И я так жить не буду.

– А как мы не так живем? Что не так?

– Пап, давай не будем. У вас все так, а у меня все будет иначе.

– Я согласен. Только учти, деньги – не самоцель. Есть настоящие ценности.

– Ага, – сказала Волька. – Конечно. Духовные.

– Именно.

– А красота? Она ценность?

– Безусловная! – радостно подтвердил папа.

– Тогда надо жить в красоте! – уверенно воскликнула дочь.

– Ты не о том!

– А… Я поняла… Ты о красоте души… О красоте природы там… Тогда скажи, а в музеи вы чего ходите? Альбомы рассматриваете? Там что – всегда о красоте души? А красота вещей, на которые ты смотришь, – ты от этого хуже становишься, да?

Игорь не стал продолжать этот спор. Ему нечего было сказать. Он чувствовал, что дочь отвергает их путь. Она не понимала ничего, потому что не знала, что с ними произошло, когда ей было три года.

– Леночка, я думаю, пора поговорить с Волькой, она тогда лучше нас поймет. Выросла девочка, – предложил Игорь жене, когда дочка окончила школу.

– Ну хорошо, – вздохнула Лена. – Расскажем. Дождемся осени. Вот исполнится ей восемнадцать, ладно? И расскажем. Перед нашим двадцатым юбилеем.

– И перед пятнадцатой годовщиной того ужаса, – продолжил Игорь. – Хотя вряд ли это что-то изменит.

Они и не подозревали, что их дочь все и так знала.

Ей рассказала обо всем бабуля, когда Вольке исполнилось тринадцать. Бабушка спросила, не хочет ли внученька позвать девочек из класса на день рождения.

– Куда? К нам? – ужаснулась Волька.

– Накроем стол, я пирогов напеку. «Наполеон» сделаю, ты же любишь «Наполеон», – не поняла ее ужаса бабуля.

– Бабуль, к нам никого приглашать нельзя, у нас – хлам, – горько махнула рукой девочка.

Бабушка подумала-подумала, а потом предложила устроить праздник в квартире у них с дедом. У них и правда не было никакого хлама – вообще ничего лишнего. Но – места было мало. И с какой стати Волька, как бездомная, будет приглашать кого-то к бабушке?

– Мама вообще как мышка-норушка, – пожаловалась она. – Как будто ей сто лет. Никто так не живет.

И тогда-то бабуля и рассказала Вольке обо всем, взяв с нее страшную клятву молчать об этом и не выдавать ее.

– А почему об этом нельзя говорить? – не поняла Волька.

– Зачем бередить раны? Это больно. Маме больно вспоминать об этом. Ты сейчас не понимаешь, но потом поймешь.

Любимая отговорка. Потом поймешь!

– Боль! – сказала Волька. – Какая боль, какая боль, Аргентина – Ямайка – пять – ноль…

– Глупая ты еще, оказывается, – махнула рукой бабушка.

– Если столько времени трястись из-за того, что эти твари устроили, значит – они победили! – запальчиво воскликнула Волька.

Ей было жалко мать. И ей не хотелось бы быть на ее месте тогда. Но ведь с тех пор прошло столько лет. Неужели нельзя просто радоваться жизни и идти вперед? А тот ужас забыть. Или – не забыть, а куда-то подальше запрятать, чтобы он не жил рядом? Впрочем, пусть родители живут, как хотят. Их право. Но у нее есть свое право – вырасти и идти своим путем. Она знала, что никогда не сможет поговорить об этом с матерью. Не сможет объяснить свою печаль от того, что та так и осталась в том своем ужасном прошлом и не осмеливается оглянуться на выросшую дочь, на радости сегодняшнего дня, которые ее окружали.

Заботливая мама соседки по больничной палате, открывшая Вольке смысл слова «одеколон», продолжала ворковать, разбирая дочкину тумбочку:

– Нас завтра выпишут, а Воле пригодится, да, Леночка? Мы вам оставим этот флакон – я всегда много привожу. У нас есть. И вам ведь понравился запах, я вижу. Вот еще мыльце. Вот зубная паста. Вот чудесные галеты – вместо хлеба. Леночке приходится думать о фигуре. Вот коробка с фруктами. Персики восхитительные.

– Спасибо, – отозвалась Волька.

Хотелось, конечно, гордо от всего отказаться, но жалко стало добрую женщину: она делилась от души.

Вручив все дары, мама девочки Леночки велела «подругам по несчастью» обменяться номерами телефонов, чтобы не потеряться. Волька сразу почувствовала цель этого обмена. Мама хочет, чтобы ее дочка имела широкий круг знакомств: мало ли где встретится Леночке подходящий жених.

– Ну, вот и все. Мы идем швы снимать, пожелайте нам удачи! – провозгласила наконец милая дама.

В палате стало тихо и просторно. И снова Волька почувствовала направленный на нее взгляд. Мария Леонидовна с улыбкой прокомментировала:

– Шумные курочки.

Волька улыбнулась в ответ. И вдруг опомнилась:

– Ой, смотрите, сколько всего нам оставили!

Она схватила пластиковую коробочку с персиками и поставила ее на тумбочку у кровати «просто Марии».

– Спасибо, деточка. – Сухая ручка в пигментных пятнах цепко схватила бархатный фрукт. – Ужасно хотелось вкусненького. Ко мне никто не ходит. И слава богу.

– Никто не ходит? – удивилась Волька. – Совсем никто?

Она-то как раз боялась, что ей не дадут покоя в больнице родные и друзья.

– Совсем никто. Никого не осталось. Почти никого. А кто и остался, из дома ни ногой. Возраст. Вот как ты думаешь, сколько мне лет?

Вот в вопросах возраста Волька не разбиралась совсем. Люди после двадцати пяти лет казались ей безнадежно старыми. Сорок пять – предел активной человеческой жизни. Что потом? Слишком туманная даль. Есть ли разница между шестьдесят – семьдесят – девяносто? Что же ответить, чтобы не обидеть бедненькую бабушку?

– Семьдесят, – испуганно брякнула Волька.

– Девяносто! – гордо парировала «просто Мария».

– Ничего себе! – искренне поразилась Волька.

– Сама удивляюсь, – подтвердила старушка. – Не думала, что столько проживу. При моей-то жизни! Но главное, чего я не ожидала в молодости, – внутри ничего не меняется. Какая была в молодости, такая и осталась. Только сил меньше. И в жизни больше участия не принимаешь. Вот есть ты, а будто бы и нет.