Галина Лифшиц - Что тогда будет с нами?..

Он думал и о том дне, когда они снова поднялись на их гору. Воля была другая – она все время менялась, открываясь ему по-разному. Он чувствовал ее печаль и ее решимость. Он сделал бы все, чтобы печаль ее развеялась. Он болтал о всякой чепухе, смешил ее. И Воля улыбалась. Он целовал ее, и она обнимала его крепко-крепко.

И, спустившись к морю, она прижалась к нему и сказала:

– Мы скоро расстанемся. Пусть сейчас будет все.

Он уже ни о чем не думал.

И потом вспоминал, как она лежала неподвижно в их бухте, а море плескалось рядом. И все уже было. И ему хотелось обнять ее и уснуть вместе, не думая ни о чем. Но он думал о приливе. И о том, что вода может унести их, спящих. И вдруг она подняла руку – каким-то детским жестом потянулась к нему, как будто просила защитить, укрыть. И он сказал себе, что она – навсегда в его жизни. Он притянул ее к себе и прижался губами к ее губам. Не поцеловал – просто прижался, чтобы поймать ее дыхание, чтобы понять, чувствует ли она то же самое, что и он. Губы ее были мягкими, сладкими, хотя до этого они так долго плавали в море, что, казалось, просолились насквозь. Она не закрыла глаза. Он смотрел, не отрываясь от ее губ, в ее ясные зеленые глаза, гладил ее волосы, чувствовал частое биение ее сердца и понимал, что она – главная часть его существования. Веки ее сомкнулись, только когда они снова стали одним целым. Но он продолжал смотреть на нее и видел ее – другую, какой она никогда не была прежде, – переживающую наслаждение, открыто, без страха и настороженности. Он знал, что, когда он оторвется от нее, это выражение исчезнет, и старался запомнить ее лицо таким, каким оно было в этот момент.

И потом они все не могли отдышаться и разомкнуть объятия. А потом она улыбнулась. Глаза были все еще закрыты, но обычная ее улыбка появилась на лице – улыбка, которой, как ему казалось, она защищалась от внешнего мира. Улыбка эта хранила ее тайну. И он хотел, чтобы тайна ее никогда не была раскрыта. Чтобы она оставалась всегда такой, как сейчас, и такой, какой была несколько мгновений назад – такой меняющейся, как сама жизнь.

Она легко встала и пошла в море, не одеваясь, как будто море было родным ее домом. А он лежал и думал о ней и о своем счастье.

Потом она внезапно оказалась рядом.

– Пойдем? – сказала просто.

И снова она была другая. Чуть дальше, чем была совсем недавно, чуть отстраненнее. Но он принимал это. «Ряд волшебных изменений милого лица». Все тот же Фет. Только сейчас он понял, как это бывает. Лицо любимой менялось и от света солнца, и от игры тени. И от того, что происходило в ее душе. Чувства ее менялись, и светлое лицо ее меняло выражение…

– Я ужасно проголодалась. А ты?

– И я! Хорошо бы наша тетка торговала сейчас.

– Пирожки!

Они поспешно оделись и отправились из своего волшебного мира в обычный мир людей.

И тетка действительно торговала и обрадовалась им, как старым знакомым, и готова была говорить без остановки. А им хотелось быть вдвоем, они быстро расплатились и пошли себе дальше, и Андрей чувствовал, что он абсолютно, безоговорочно счастлив.

И только ночью, оставшись в полном одиночестве, он стал спрашивать себя о том, что с ними будет дальше. Он точно знал, чего хотелось именно ему. Не родителям, не всем остальным, а именно ему. Все просто: он хотел быть с ней. Он хотел ее защищать, хотел делать ее счастливой, видеть ее лицо – любое: радостное, блаженное, сосредоточенное… Видеть – или знать, что наверняка увидит через несколько часов. Им надо быть вместе. Как? Их разделяют не просто улицы, расстояние между ними серьезнее. Если бы у него уже был нормальный заработок, он, не задумываясь, предложил бы ей переехать в Питер. Учились бы вместе. Сняли бы маленькую квартиру… Но сейчас – что он может? Этот вопрос он задавал себе, не испытывая отчаяния, он искал возможности. И они были. Были – потому что с четырнадцати лет он мечтал о полной самостоятельности.

Он до сих пор помнил этот момент: нужно было попросить деньги на кино. Простая ведь, совершенно обыденная вещь. Всегда просил, всегда давали. А где еще ему деньги брать? Да он много и не просил, не наглел никогда. Но если было надо, проблем попросить не возникало. А тут вдруг как будто его на другую программу переключили. Он смотрел на себя в зеркало: взрослый мужик. Голос уже сломался. По телефону его теперь путали с отцом, и это ему ужасно льстило. Он и манеры отца перенял: неспешные движения уверенного в себе главы семьи. И вот он – весь такой взрослый и главный – должен идти к отцу и просить триста рублей на киношку. «Пап, а пап, дай мне денежек». Стыд-то какой. Ему даже кровь в лицо бросилась, когда он представил себе эту сценку. Можно было, конечно, пойти к маме. Она никогда не отказывала и давала еще больше, чем он попросил. Да что мама! И отец никогда не отказывал. Почему же теперь словно стена выросла между ним и родителями? Они эту стену не видят, а он видит, чувствует, мечется, злится, страдает. Они взрослые. Но ведь и он – взрослый. Если уж на то пошло, он уже выше отца. Но они – хозяева своей жизни, а он – нет. Сопляк.

В кино он тогда все-таки пошел. У бабушки попросил денег. Почему-то у бабушки просить было не стыдно. Она оказалась по его сторону невидимой стены. С ней не надо было сражаться за свои права. Все равно ведь для нее он так и останется малышом. Это она сразу ему сказала, когда у него начал ломаться голос.

– Учти, – предупредила она, – ты, конечно, вот-вот вырастешь. И будешь с папой-мамой на равных. И ничего тут не попишешь, закон природы. Но для меня ты всю жизнь как был младенцем, так и останешься. Тебя из роддома принесли, и весил ты три восемьсот, а росточку был пятьдесят четыре сантиметра. Я тебя взяла на руки, легкого, теплого, – и все. Ты так до сих пор и лежишь в моих объятиях. И иначе не будет.

– Ну, ба…

А что он мог еще сказать?

Это надо было принять. И что уж там, это приятно было принимать. Как помощь друга. Бабуля всегда была ему другом. Они и баловались вместе, дурили. Бабуле было можно. Самая смешная игра – в Мульмулю. Ужасно смешные дурацкие стихи про непонятное существо. И читать их надо было по ролям. Роль Мульмули исполняли поочередно. И каждый раз им удавалось внести что-то новое в образ. Они даже научились говорить между собой, как Мульмуля:

Какое-то время бабушка по-дружески выручала его, когда возникала острая необходимость в деньгах. На всякие классные нужды все равно деньги давали родители – но в этом он не принимал участия, все сборы производил родительский комитет. Но вот однажды, когда бабуля в очередной раз с готовностью протянула внуку необходимую денежку, он услышал нечто, поначалу очень его встревожившее: