Галина Лифшиц - Что тогда будет с нами?..

Он пошел тогда к родителям Альбы есть кефаль только потому, что надеялся на чудо: вдруг получится как-то разговорить Вольку, сделать так, что она обратит на него внимание. Она почти ничего не говорила. Слушала. Вкусно ела рыбу, выжимая на нее сок из дольки лимона, как советовал генерал. Покачивала головой в такт песням Альбы. И вдруг – о, чудо! – удалось завести разговор о восхождении на гору. И казалось, все собрались пойти. И она согласилась! Он сразу представил себе, как пойдет рядом с ней, как будет подавать ей руку, помогать взбираться на гору. Что-то обязательно изменится! И была еще надежда на то, что все проспят. Все, кроме него и нее. Брата уговаривать не пришлось, он сразу все понял и радостно остался досыпать. Насчет остальных – он мысленно умолял их спать, спать, спать. В мире нет ничего невозможного! Что суждено, то обязательно сбудется! Он повторял эти слова и не мог дождаться назначенного времени.

Чудо произошло. Они оказались вдвоем. И пошли в гору. Андрей был совершенно растерян, отчетливо понимая, что кто-то сверху, оказывается, слышал его заклинания и исполнил то, о чем он просил. Он шел, зная, что никогда и ни за что не осмелится прикоснуться к Воле. Даже руку ей подать не сможет. Вот так. Но все равно – счастье переполняло его.

Как она поднялась тогда на гору в резиновых шлепанцах? И как это он заметил, что она почти босая пошла в гору, только когда они одолели главный подъем? Это же полный идиотизм – не сказать девушке, о которой столько мечтал, что в гору надо идти в специальной обуви! И она не заныла, не захныкала, не отказалась идти. Настоящая охотница. Никто ей не нужен. Никого ни о чем не попросит. Ни на что не пожалуется.

Почему тогда появилась эта змея? Ведь сколько раз за всю свою жизнь они поднимались на эту гору! И никогда не встречались им змеи. Там, пониже, бегали ящерицы, но и то довольно редко. А чтобы змея!

Когда Волька вскрикнула, он решил, что змея ее ужалила. Где-то он читал, что если гадюка жалит, надо рассечь место укуса острым ножом и высасывать оттуда кровь, чтобы яд не смог распространиться. Правда, тот, кто спасал таким образом ужаленного змеей, обычно погибал. Но Андрей в тот миг готов был на любые жертвы, лишь бы не видеть, как умирает она. Рассечь ранку было нечем! Ножа у него не было! Какой идиотизм! Он встал перед Волькой на колени, взял ее прекрасную узкую ступню в руки, надеясь разглядеть место укуса. Но от ужаса не видел ничего. Пыльная загорелая ступня без единой царапины. Он боялся даже поверить такому счастью. И, уже ни о чем не думая, поцеловал то место, где мог бы находиться след от укуса. И почувствовал, как Волька коснулась губами его лба. И все решилось в его жизни. Он даже не рассуждал и не раздумывал. Просто знал. Началось его счастье. И счастье это росло – день ото дня.

Однажды, в дни сбывшегося счастья, они пошли купаться после захода солнца. Море, вобравшее в себя все тепло знойного дневного воздуха, не бодрило, а усыпляло. Они лениво лежали на волнах, глядя, как на небе все ярче и ярче разгораются звезды. И тут Андрей вспомнил:

– Боже! Как прекрасно! – вздохнула Волька. – Это чье?

– Это Фет.

– «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит», – тоже о том. Всегда это повторяю, когда смотрю на небо, – проговорила Волька. – И еще:

– Лермонтов и Ломоносов, – подтвердил Андрей машинально.

– Наверное, все поэты писали о звездах. Это так все прекрасно, что только стихами можно выразить…

Потом, когда они вышли на берег и сидели на песке, завернувшись в полотенца, Волька снова заговорила о стихах:

– Ты столько стихов знаешь, я больше никого не встречала, чтобы так, как ты, – столько наизусть. Тебе надо было на филфак, а не в мед идти.

– Филологией ничего не заработаешь, – вздохнул Андрей. – Да и не мое это. У нас в роду одни врачи. Достаточно фамилию сказать, и про тебя уже знают, чей ты сын и внук.

– А если не твое – почему учил?

– О, это интересная история! Это, Волчок, педагогический прием, придуманный моей дорогой мамой. Когда мы с братом еще совсем пацанами были, она запрещала нам выходить в Интернет. Думала, что мы деградируем безнадежно. Зависимость и все такое… А мы ныли, выли, прятались – в общем, все равно выходили в Сеть, но скрывались. Родители не теряли терпения и все просекали. В общем, началось противостояние, очень жесткое. И тогда мать придумала. Предложила заключить договор, в результате которого мозги наши не усохнут, а разовьются немерено. Мы, со своей стороны, должны были учить стихи – длинные, полноценные, не какое-нибудь четверостишие. А она, со своей стороны, за каждый выученный стих разрешала нам легально в течение часа пользоваться Интернетом. Мы на радостях сдуру согласились. Думали: выучим в день по два стиха – и все, пожалуйста, два часа в день кайфуй легально. Но поначалу едва-едва получалось один стишок выучить. Не так все просто оказалось. А потом память и правда развилась – на два часа зарабатывали спокойно, а то и на три.

– Да, четкая у вас мама. И что? До сих пор так? Стишки по вечерам читаешь и получаешь Интернет?

– Не, после девятого класса она успокоилась. Сказала: память у вас в порядке. Учите, что хотите. Живите, как нравится. С Интернетом поосторожнее, но теперь решайте всё сами. Я думал, всё забыл уже. А видишь, всплывает. Тебя тоже учить заставляли?

– Нет. У меня как-то само собой. Я любила читать. У меня мама как раз филолог. Переводчик. Ну и она иногда вслух читала. Я люблю поэзию. Очень.

– Мы с тобой нашли друг друга! – торжественно заявил Андрей.

– Да, как-то нашлись… – неопределенно отозвалась Волька.

Он не сказал ей тогда, что тоже когда-то писал стихи, думал стать поэтом, что именно на этом самом месте год назад пришли и к нему стихи о звездах:

Как ему было одиноко в ту ночь, когда пришли эти стихи! Он звал свое счастье. А сейчас оно рядом. И хотел он только одного: чтобы время тянулось медленно-медленно. Чтобы все как-то так устроилось, чтобы им не пришлось разлучаться.