Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

— Вам на пользу пошло житье в тамошних краях, кум Жокинья. Вы прямо пышете здоровьем…

— В детстве я был заморышем. И еще долго оставался щуплым. Прежде чем ступить на твердую землю, я много лет тянул лямку матроса. Потом, что называется, прочно прирос к месту, стал домоседом, отрастил брюшко.

Оба незаметно очутились в прошлом, ведь, чтобы распахнуть туда дверь, не надо прилагать особые усилия; каждый вспоминал что-нибудь свое, заново открывая целый мир, их мир и мир чужой, столь же реальный, как земля, по которой они ходили. Сердце ньи Жожи было приковано к этому миру неразрывной цепью, точно пуповиной, и ей казалось, что призраки былого, воскресшие среди нынешних мертвых понятий, прикованы к противоположному концу цепи. За это она и ценила мир прошлого.

— Я помню, я все помню, — твердил Жокинья. В поисках воробьиных гнезд он взбирался на рожковое дерево. Словно это было вчера. — Вот я сижу на корточках и жую табак, а потом сплевываю на каменный парапет, ящерицам на радость. Они разевают рот, проглатывают клейкую массу и становятся будто пьяные, я мог брать их прямо руками…

Разные истории приходили ему на ум, вспоминались обильные дожди прежних времен, годы хорошего урожая, когда кладовые доверху наполнялись припасами; поговорили о мертвых. Нья Жожа незаметно проскользнула к дверям и уселась на пороге. Она начала тихонько причитать, поглаживая одной рукой другую и время от времени смахивая большим пальцем непрошеные слезы, они бежали по подбородку и капали на ее домашнюю кофту. От этих немых рыданий ей становилось легче.

— Дела минувших дней, вот оно как, дела минувших дней. В конце концов все прошло и больше не вернется. Вода утекла, и в ней не омочишь ног. Полно, кума, право, не стоит печалиться.

Но она не печалилась, нет. От слез ей становилось легче, они уносили тоску, делали не таким тяжелым груз жизни. Излить горе в слезах было для ньи Жожи грустной отрадой…

— К сожалению, такова жизнь, кума, — продолжал Жокинья, которому явно было не по себе. — У меня тоже накопилось немало печалей и тоже есть свои мертвецы. Но нам следует заботиться о живых, а те, кто лежит в земле, пусть покоятся себе с миром…

Он прислонился к стене, устремил взгляд на вздымавшиеся вдали острые пики гор. «Одни только горы не изменились, — подумал Жокинья. — Все остальное умерло. Жизнь стала такой ничтожной, настоящее таким незначительным, что взоры наши поневоле обращаются к прошлому, к пристанищу мертвецов. Потому ты и говоришь вполголоса, старая, чтобы их не потревожить…»

— Вот оно как, кума, — произнес он вслух, не отрывая глаз от горных вершин, и таким тоном, словно только что очнулся от грез и спустился с небес на землю. — Я пришел сюда побеседовать о крестнике… — Он вытащил из кармана платок, снова провел им по лицу. — Было бы хорошо, если бы вы сообщили мне свое решение сейчас же, потому что дня через два или три я уезжаю. Мне нужно ехать как можно скорее, я получил письмо с Сан-Висенте.

Нья Жожа понурила голову, съежилась, словно вдруг повеяло холодом.

— Судьба моих сыновей — уезжать друг за другом в дальние страны, — промолвила она скорбным голосом, не поднимая глаз, устремленных на руки, которые поглаживала однообразным, робким движением, прерываемым лишь для того, чтобы смахнуть слезу с подбородка. — Судьба моих сыновей — уезжать друг за другом в дальние страны, — повторила матушка Жожа. — После того как он нас покинул, царство ему небесное, — это относилось к умершему мужу, — мой младшенький, Жоазиньо, отправился на Сао-Сенте [16] Сан-Висенте. , нанялся там на какой-то иностранный корабль и как в воду канул. Я никогда больше его не видела. Паренек он был шустрый, неугомонный, никак не мог усидеть на месте. В раннем детстве он что-то ленился ходить, и мы натерли ему ступни нагойей [17] Нагойя — голубовато-серое жесткокрылое насекомое, живущее у самой воды. У кабовердианцев существует поверье, что, если раздавить нагойю на ноге у неповоротливого ребенка, это сделает его непоседой. (Примеч. автора.) . Были слухи, будто он погиб, будто корабль его подорвался на мине. Да я этому не верю. Столько лет жду. И хоть бы строчку мне написал. Одному богу известно, где он теперь бродит по свету. А Тьяго присылает письма. Тьяго был смирным парнишкой, разговаривал мало, чем-то походил на Джека. Он записался в солдаты, но его, наверно, сглазили. Он снял военную форму и ушел. И последовал за Жоазиньо. Я все никак не могу запомнить названия той страны, где он сейчас живет. Хотите, я покажу вам его письма? Их всего два. Они у меня тут, в ящике хранятся, я их сейчас достану. Но жизнь ему не очень-то улыбается. Жизнь никому не улыбается. У меня было семеро детей, трое из них умерли здесь, в Долине Гусей, они похоронены на кладбище у Коровьего Загона. Со мной остались только Джек и Кин. Теперь вы хотите забрать Кина…

Она говорила монотонно, словно твердила молитву, не заботясь о том, слушают ее или нет. Было приятно высказать то, что наболело на душе, исповедь приносила облегчение. Разве она виновата, что так сложилась жизнь? Разве она преступница, если пережила других и заедает чужой век, мешая сыновьям следовать по выбранному пути?

— Ну полно, полно, матушка Жожа. Давайте обсудим положение. Мы должны сделать все зависящее от нас, чтобы жизнь была получше. Жалобами тут не поможешь. Надо потолковать обо всем прямо, без обиняков…

Жокинья сразу превратился в делового человека. Дружба дружбой, но блюсти свои интересы надо. Он встал.

— Я пришел сюда вовсе не для того, чтобы увезти крестника силой. Если ему хочется, пусть едет, но, если он против, тут уж ничего не поделаешь. Он мой крестник, кума, и его неустроенность не может не огорчать меня… Если же он согласится поехать со мной, будущее его обеспечено. Ему не придется, подобно многим другим, растерянно метаться по жизни, уповая на милость божию. Будущее в его руках. Я хочу, чтобы вы, кума, твердо усвоили: будущее Мане Кина в его руках. — Жокинья резко встал на кончики пальцев и тут же опустился на всю ступню, так крепко стиснув зубы, словно намеревался сломать себе челюсть. Чтобы успокоиться, он поднял руку, привычным движением пригладил волосы и продолжал уже более сдержанно: — Я хочу сделать для него добро. Точнее, заплатить старый долг, отягощающий мою совесть. И если я окажу ему эту услугу, то лишь отблагодарю за участие, с которым некогда отнесся ко мне ваш усопший муж и мой незабвенный товарищ. Я глубоко убежден, что долги, причитающиеся мертвым, как бы по наследству переходят к их детям. Я стремлюсь помочь крестнику, кума Жожа, тем же способом, каким его отец некогда помог мне. Он не одалживал мне денег, он открыл передо мной путь честного труда. Вот почему я хочу увезти Кина в Бразилию и научить его трудиться и побеждать. У меня создалось впечатление, кума, что крестник — парень стоящий. А вы не бойтесь остаться одинокой, не бойтесь, что будете волноваться, ничего не зная о его судьбе, в один прекрасный день он сам вернется, чтобы рассеять тоску по родине. Вот что я хотел вам сказать.