Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Он достал платок, вытер стекавшие по лицу струйки пота.

Поникнув головой, матушка Жожа все поглаживала свои руки. В это время из-за угла показался Мане Кин.

— Благословите меня, крестный! — воскликнул он, открывая калитку и протягивая Жокинье правую руку; в левой он держал мешок с картошкой.

— Да благословит тебя бог, мой мальчик. Мы тут как раз о тебе беседовали.

Мане Кин подошел к ним. Лицо его сделалось еще угрюмее. Он опустил мешок на землю около матери, поддернул штаны и уселся на мешок. Первой заговорила нья Жожа.

— Ты не успел даже червячка заморить. Поднялся ни свет ни заря и только сейчас вернулся.

— Я съел сырую картошку и не голоден, — неохотно буркнул он в ответ, словно чувствовал себя слишком усталым для того, чтобы пускаться в пространные объяснения.

— Сколько раз я тебя предупреждала, что от сырого может заболеть живот. Где ты пропадал целое утро?

— У Речушки…

Он не знал, стоит ли продолжать. Вовсе не обязательно посвящать крестного в домашние дела. Нья Жожа испытующе посмотрела на сына. Теперь перед ним была уже не плакальщица, а хозяйка земельных угодий и мать семейства. Голос ее звучал уверенно и спокойно, слезы высохли.

— Что произошло у Речушки? Что там стряслось?!

Мане Кин собрался с духом и, стараясь говорить

равнодушнее, объяснил:

— Я поправлял верхнюю террасу возле Речушки. Сегодня утром там побывал вор…

Матушка Жожа схватилась руками за голову.

— Что ты говоришь, опомнись, сынок! Господи Иисусе, пресвятая дева Мария! Уже началось воровство! Какое несчастье…

Все так же бесстрастно, словно рана его совсем не болела, Мане Кин продолжал:

— Вор вырыл почти половину картошки, разрушил верхнюю террасу, но я ее уже починил. Теперь там все как прежде. Будто ничего и не случилось.

Жокинья не принимал участия в разговоре.

— Мы должны сегодня же выкопать весь картофель. Когда вернется Джек, мы вместе с ним отправимся туда.

— Ну конечно. Выкопайте оставшуюся картошку. Какое несчастье…

Когда Жокинья, собираясь разразиться длинной речью, начал своим излюбленным «вот оно как…», — Мане Кин остановил его:

— Незачем меня уговаривать, крестный, — сказал он нетерпеливо и решительно. — Я еду с вами. — И повторил: — Я еду с вами, незачем меня уговаривать.

Нья Жожа уронила голову на грудь и снова заплакала — жалобно, чуть слышно, это было ее судьбой и утешением.

— Ну так как же? — спросил Андре, когда Жокинья вернулся домой.

— Парень наконец надумал.

— Ясное дело. Иначе и быть не могло. Только почему у тебя такое мрачное лицо? Ты бы должен быть доволен…

— Гм, должен быть доволен. А я и доволен. Но кума чувствует себя такой одинокой, и, несмотря ни на что, мне ее жаль.

— Одинокой? Вот еще новости! И почему ты жалеешь ее, если делаешь для несчастной старухи и ее сына доброе дело? Эта удача прямо с неба на них свалилась, ведь ты оказываешь им настоящее благодеяние.

— Так-то оно так. Только что-то невесело все это получается… Кроме того, первая ложка лекарства не всегда бывает приятна. Ребенок сопротивляется. И лишь потом привыкает… Деньги еще не самая большая ценность на свете, вот что я тебе скажу.

— Что это ты все плетешь, дружище, насчет ложки лекарства? Заладил одно и то же…

— Признаться по совести… благодеяние это больше нужно мне, чем им. Вот что я тебе скажу… Больше оно нужно мне. А деньги иногда ровным счетом ничего не значат…

В Порто-Ново, столице Санто-Антао, нет гор. Ветер гуляет там на просторе, плоская равнина моря покрыта барашками. Это целый мир воды, синева без конца и края, которая вздымается к небу, а временами исчезает, словно погружаясь в пучину. Впереди, в серовато-лиловой дымке, — остров Сан-Висенте, а дальше — один горизонт. Когда на канале штиль, море плавно скользит то к югу, то к северу, в зависимости от прилива или отлива, — так ветер гонит волны реки вспять к истоку и обратно к устью.

Стволы растущих на берегу деревьев искривлены в драматической борьбе со стихией, из поколения в поколение передается эта цепкость, знаменующая сопротивление невзгодам, упрямое непокорство. Пахнет устрицами, их доставляют с покрытых галькой и темным песком побережий. Пахнет уличной пылью и навозом. Пахнет водкой и патокой, съестным и кожей. Пахнет морским прибоем, запах которого доносит реющий над домами ветер. В Плоской Долине имеется канализация, общественный водоем, куда приводят поить лошадей и ослов, прекрасный огород в Пейшиньо и буйно разросшийся дикий сад около пляжа.

Говорят, что Порто-Ново — город будущего. Идущая параллельно берегу дорога рассекает его пополам, она же считается главной улицей. В небольшой гавани, расположенной прямо в открытом море, всегда покачиваются на волнах одна или две фелюги, пришедшие с Сан-Висенте. Торговля в Порто-Ново процветает. Каких только товаров не встретишь в его магазинах! Есть здесь и пестрые ткани, и яркие косынки, и бакалея, и скобяные изделия, и зеркала, и дешевые побрякушки, и разнообразная керамика с острова Боа-Виста, и домашняя утварь, и кастрюли, и железные котлы на трех ножках — словом, все, что душе угодно. Клиентура у лавочников обширная, к ним съезжается почти треть всего населения Санто-Антао. Крестьяне расписываются в толстых книгах и забирают товары в кредит, становясь жертвами заимодавцев, кредиторов, долгов и астрономических процентов. Поставщики прохладительных напитков для моряков из Порто-Гранде, торговцы с сан-висентского рынка приобретают у них по дешевке фрукты, кур, овощи, яйца. Повсюду кишат спекулянты и контрабандисты, продающие водку из-под полы. Часов в двенадцать или в час пополудни на дороге появляется толпа деревенских жителей — мужчин и женщин — в сопровождении нагруженных ослов и дорога сразу превращается в шумную многоголосую ярмарку, где торгуют скотом, фруктами, рыбой, дровами. Ненасытный Сан-Висенте все пожирает. Фелюги парами снимаются с якоря. Их белые, низко накрененные паруса разбросаны по всему каналу. По вечерам жизнь в Порто-Ново замирает.

Жокинья остановился в пансионе Марии Ле, одноэтажном домике с двумя комнатами и общей столовой для приезжих. На гостеприимство Марии Ле никогда нельзя было рассчитывать. Она частенько выпроваживала жильцов, захлопывая у них перед носом дверь, потому что ей куда больше нравилось торговать поросятами и курами, чем прислуживать постояльцам, готовить им еду и стлать постели. Это была женщина со странностями. Резкая и нетерпеливая, она с удивительной легкостью становилась вдруг воплощением вежливости.

Хозяйка наотрез отказалась поместить в пансионе Мане Кина. Хотя пока обе комнаты пустовали, но часа в три она ожидала племянника кумы с Сан-Висенте. Бразилец ничего бы не имел против, если бы крестник ночевал в его комнате, но Мария Ле и слышать об этом не хотела. Комнатушки у нее в доме тесные, жара в них стоит нестерпимая. Поэтому она никак не может допустить, чтобы двое постояльцев разместились в одной комнате, пусть уж ее извинят. Таким образом эта женщина проявляла свою любезность. Мане Кин успокоил крестного: у него найдется где переночевать. Всякий раз, когда он задерживается в Порто-Ново, он неизменно останавливается у своего приятеля Мариано. Жокинья прилег на жесткой, скрипучей кровати с набитым кукурузной соломой матрацем. Его мучил голод, но еще больше усталость после долгого пути. Мане Кин поставил у окна саквояж крестного и маленький самодельный ящик с обмотанной тряпкой проволочной ручкой, заменявший ему чемодан. Окно было забрано железной решеткой из курятника, чтобы постояльцы не боялись оставлять его открытым, — так удавалось и помещение проветрить, и воровства избежать. Недавно побеленные стены и потолок радовали глаз чистотой. Вытирая фартуком руки, Мария Ле появилась в дверях.