Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

— Я ждал тебя, — произнес он вполголоса. — Что ты стоишь под проливным дождем? — крикнул Жокинья, и на какое-то мгновение выдержка изменила ему. Мане Кин что-то невнятно пробормотал в ответ.

— Иди скорее, я тебе открою.

Несколько секунд Мане Кин не двигался с места. Косой ливень хлестал ему в спину, с намокшей фуражки стекала вода. Наконец он нехотя повиновался. Надо же забрать сундучок с вещами.

Жокинья задернул занавеску. «Я сделал все, что было в моих силах», — подумал он, как бы оправдываясь перед собой. Дверь столовой пансиона выходила на улицу. Она разбухла от влаги и с трудом поддалась, когда Жокинья нажал на нее, однако от сильного рывка отворилась.

Дождь хлынул в комнату, словно прорвало плотину.

— Живее, парень! Долго ты будешь мокнуть под окном?!

Мане Кин в нерешительности переступил порог. Он казался очень смущенным, вода лила с него ручьем прямо на дощатый пол. Он помог крестному захлопнуть дверь, снял фуражку, отряхнул ее о колено и остался стоять, опустив глаза и переминаясь с ноги на ногу.

— В такое ненастье ни одна собака на улицу носа не высунет. Неужели ты не мог переждать, пока ливень утихнет? Ведь в любую минуту может выглянуть солнце. К чему такая спешка? Стаскивай скорее пиджак, пусть посушится. Какое безрассудство! Эдак и простуду недолго схватить, а то и что-нибудь похуже. — Он придвинул стоявший у стола стул и уселся на него. — Скидывай свой пиджак, парень, ну, живее! Послушай старшего и садись-ка вот на этот стул. Рассказывай, что тебя привело в такую рань? Только сперва сними пиджак, прошу тебя.

— Не стоит. Я ненадолго… Я зашел сказать…

— Давай, говори, выкладывай откровенно, не стесняйся! — заорал Жокинья с таким гневом и нетерпением, что Мане Кин оторопел и в изумлении уставился на него. Видать, крестный сегодня не в настроении. Это и по голосу чувствуется и по тому, как он резко опускается на стул и как нервно барабанит пальцами по краю стола. Тем не менее Мане Кин не испугался, напротив, поведение крестного неожиданно придало ему мужества, отчаянной решимости.

— Ливень зовет меня обратно, в родные края. — Дверь комнаты оставалась открытой, и, когда занавеска на окне поднималась, можно было видеть, насколько позволяла плотная стена дождя, распаханные бескрайние просторы полей.

— Вот оно как! А что ты собираешься там делать?

Что он собирается там делать?! А он-то думал, что уже все объяснил крестному своей короткой фразой…

— Я спрашиваю, что ты намереваешься там делать? — повторил Жокинья, отчетливо произнося каждое слово, точно бросал вызов.

Положение осложнялось. Мане Кина охватил страх, как бы крестный отец вновь не накинул на него петлю, из которой он, как ему казалось, только что выбрался.

— Я очень сожалею… — пролепетал юноша. — Вы уж меня простите, крестный… Но я хочу вернуться назад, я хочу уехать… Я пришел сказать вам об этом и взять свои вещи…

В несмелом, извиняющемся тоне крестника Жокинья уловил твердую решимость. Такого не застигнешь врасплох. Он пришел во всеоружии, это сразу видно, и не даст себя запугать.

— Постой, постой. Мы обо всем договорились, все подготовили и уже на пути к Сан-Висенте, а ты вдруг являешься ко мне и ни с того ни с сего хочешь нарушить наш уговор? Какая муха тебя укусила?

— У нас в горах идет дождь, и нашим без меня не справиться.

— Там никто уж на тебя и не рассчитывает. Найдутся другие работники. В твоей помощи нет никакой необходимости.

— Я возвращаюсь в Долину Гусей.

— Отлично, но послушай мой совет: забудь о Долине Гусей. Глупее ты ничего не мог придумать. Ты даже не представляешь себе, от чего отказываешься. Не дай обмануть себя какому-то ливню. И позволь сказать тебе прямо, без обиняков — именно такая дождливая погода и приносит людям самый большой вред. Вы слишком охотно верите тому, что видите. Ни за что на свете не меняй принятого решения.

— Нет, я еду, я возвращаюсь в мою долину.

— Что значит для человека дождь, ответь мне, парень! Ведь жизнь — это не только дождь, не только какой-то мимолетный ливень. И все-таки ответь мне, что значит для человека дождь?

Что значит для человека дождь, орошающий сейчас земли острова?! Он не понимал крестного. Но ведь… это и водоемы, полные, словно вымя дойной коровы, это и зеленые ростки кукурузы на участке около дома и неполивных землях Северной стороны, это и молодая трава на выгоне…

— Я открываю тебе дорогу в будущее, — жестко продолжал Жокинья, — а ты нос воротишь, и все потому, что тучи пролили каплю воды.

— Хороша капля! Дождь шел всю ночь. Речушка, наверно, уже вышла из берегов, вода поднялась до первой террасы… Теперь мое место там. (Это прозвучало так: «Настоящий солдат не покидает свой пост».)

— В стране, куда я хочу увезти тебя, выпадают обильные и частые дожди. — Голос у Жокиньи сделался мягким, мечтательным. — Правда, и она на краю света, но ведь ко всему привыкаешь. Там течет река, приток Амазонки, это как бы огромный ручей, впадающий в другой, еще более огромный ручей. В сухой сезон приток этот в отдельных местах достигает пяти километров в ширину, ты меня слышишь? Пяти километров! Потребовался бы целый час, если б можно было пересечь его пешком. И все это пресная вода, годная для поливки! Когда же наступает сезон дождей, река начинает прибывать и прибывать, пока не достигнет в ширину двадцати пяти километров, то есть станет шире, чем пролив, отделяющий Санто-Антао от Сан-Висенте. Трудно поверить, но так оно и есть, а ты из-за какого-то жалкого дождя и крошечных ручейков решил повернуть обратно! Хотел бы я услышать, как бы ты удивился, увидев Рио-Негро: «Неужели всю эту воду принесли потоки с горных вершин?» И еще я хочу, чтоб ты понял, что в мире нет справедливости, мир скверно устроен. На Амазонке дождей слишком много, а здесь почти совсем нет. Да разве только в дождях дело! Дождь не сегодня завтра перестанет, потоки иссякнут, ручьи опять пересохнут, земля накалится, точно печь, словом, все станет по-прежнему. В Манаусе ты сам будешь смеяться, вспоминая, как из-за жалкой капли воды чуть было не свернул с дороги и не испортил себе жизнь… — Жокинья громко расхохотался, не спуская с крестника глаз.

Крестный отец искусно плел сети, но Мане Кин легко их распутывал. Он нащупывал кончик нитки и дергал за него… Крестный делал одну петлю, он распускал две. И всякий раз выходил победителем. Мане Кин упорно смотрел в окно. Ветер отбрасывал занавеску, и тогда за окном показывались далекие поля, мокрые и ненасытные. Буря и дождь царили над миром, и Мане Кина тоже обуревала неутолимая жажда. И еще ненасытный голод — голод по земле, существующий с первого дня творения и неизбывный до конца света, как сама жизнь.