Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Лоуренсиньо (с раздражением). Или убийцей, да, убийцей. Посланным судьбой… Потому что, по сути дела, сама судьба велит тебе: убей его!

Жокинья. Убить?! Но кого?

Лоуренсиньо. Мане Кина. Твоего крестника. Ты способен на это и даже на большее. Ведь у тебя нет души. Так иди же, убей его, и дело с концом!

Жокинья. Убить его?! Что за глупости?!

Лоуренсиньо. Да, ты должен убить его. Сам или с чьей-либо помощью…

Жокинья. Безумие! Я должен лишить его жизни? (Истерически хохочет, но тут же замолкает и сидит в задумчивости, смиренно склонив голову, словно напуганный звуками собственного голоса.)

Лоуренсиньо. Убей его вот этим садовым ножом. Он хорошо наточен. (Достает из-за пазухи огромный нож и протягивает его Жокинъе. Тот машинально берет нож и кладет на одеяло у своих ног.) И закутайся в черный плащ. Тебе лучше замаскироваться… (Дает ему плащ, и Жокинья кладет его рядом с ножом.) По крайней мере, так он не узнает тебя. Не догадается, что это ты. Ты будешь преследовать его, пока не настигнешь. А потом по самую рукоять вонзишь острие ножа ему в левый висок. Один раз или несколько, тебе виднее. Ты должен освободить его. Я хочу сказать, освободить его душу. Ты выпустишь ее на волю из плена фальшивой судьбы и возвратишь судьбе истинной, к прежним корням, от которых ты его насильно оторвал. Мне жаль этого парнишку. Он единственный, на кого еще можно положиться. Потому-то я и пришел сюда.

Жокинья (порывисто). Я не убью его. Ни за что на свете.

Лоуренсиньо. Ты или кто-нибудь другой. Кто именно, не имеет значение. Он все равно погибнет. Тот, кто хочет ехать с тобой, наверняка умрет. Он станет другим. Вот в чем все дело. Один умрет, но родится другой. В решающие минуты человек словно раздваивается. Одна половина приказывает, а вторая не подчиняется; одна соглашается, вторая возражает; одна едет, вторая остается. Приходится выбирать, на чью сторону становиться. Но ведь одной из этих двух половин обязательно нужно покориться. Встречаются и такие горемыки, что следуют зову одной своей половины, так и не сумев укротить вторую. Даже если Мане Кин уедет с тобой, его второе я, остающееся здесь, окажется сильней… (Убежденно.) Но ни тот, ни другой в Бразилию не поедут.

Жокинья. Ты дьявол-искуситель. Vade retro [20] Изыди (лат.). , Сатана! Не нужны мне ни твой нож, ни твой плащ! (Хватает их, собирается бросить Лоуренсиньо, но колеблется. Несколько мгновений рассматривает нож.) Как он пахнет! Вы даже не помыли его. Он пахнет, как прежде. Странный запах! У твоего отца был такой же нож, точно такой же, я его отлично помню. Отец взбирался на дерево и отрезал им ветки. О, какая тоска! (Подносит нож к самому носу.) Он пахнет обезглавленными цветами, множеством обезглавленных цветов! Белыми розами, теми самыми розами, что росли на старом кусте под окном столовой в садике кумы Жожи. Он пахнет навозом, перегноем, мхом, сорняком и влажной землей. Вы даже не помыли его.

Лоуренсиньо. Этим ножом ты убьешь крестника. Чтобы он воскрес для меня. Корабль ждет. Не забудь же, всади лезвие ножа в левый висок… (Направляется к двери. Прежде чем переступить порог, оборачивается к Жокинье с властным жестом, будто отдает приказ.) Делай поскорее то, что тебе надлежит сделать. (Уходит.)

Жокинья (оставшись один). А этот плащ, боже мой! Какая тоска! Вот и тебе досталось, друг Жокинья! Какая тоска! Он совсем не черный, этот плащ, он скорее цвета морской волны и отливает синевой дальних расстояний. Да, он цвета морской волны. (Зарывается в плащ лицом.) Он пахнет водорослями и свежим бризом. В каком же это было море? Острый запах моллюсков и южный ветер, дующий с экватора, а кругом атоллы и коралловые рифы. (Закутывается в плащ, берет в правую руку нож и делает движение, как бы собираясь спрыгнуть с кровати.)

На рассвете Мане Кин проснулся, охваченный смятением, и широко раскрытыми глазами стал вглядываться в темноту. Он лежал неподвижно. Да бежать и не имело смысла, даже если бы он захотел. Все равно теперь ему нет спасения. Еще не совсем очнувшись, Мане Кин спросонок решил, что минуты его сочтены. Нож вонзился в него и пригвоздил к полу. Он явственно ощутил, как холодное лезвие вошло в висок и что-то липкое потекло по голове. Запели петухи, и их сиплые голоса, приглушенные неумолчным, настойчивым гулом, донеслись до него будто с того света.

Тут он вспомнил о море. Не только рокот прибоя можно было уловить в этом шуме, но и свист ветра, и какого ветра! «Оставьте меня в покое!» — исступленно завопил Мане Кин. Он приподнялся с мешков, тяжело дыша и затравленно озираясь вокруг. Сел. Что-то мокрое стекало по левой щеке до самого подбородка. Волосы и глаза тоже были мокрые, голову окутывал туман. Он все еще не мог понять, в кошмарном сне или наяву приключилось с ним это, ведь лицо его и в самом деле распухло и отекло. Впотьмах трудно было определить, кровь стекает по щеке или что-то другое.

На борту огромного парохода, посреди бушующего моря, по которому судно неслось с головокружительной быстротой, словно увлекаемый ураганом лист, он, Мане Кин, только что спасался бегством от закутанного в плащ человека, похожего на крестного; тот скользил по палубе, почти не касаясь пола, и нагонял его широкими легкими шагами, а плащ развевался у него за спиной, как крылья летучей мыши. Леденящий ветер выл и свистел, тучи бежали низко над морем, точно мышастые кони, выпущенные в чистое поле. Преследователь, у которого в правой руке сверкал огромный нож, настиг Мане Кина, его маленькие глазки засветились во тьме сатанинским огнем, лицо исказила ярость. Волны ревели вокруг корабля, словно стадо взбесившихся быков или вздувшийся во время паводка ручей; казалось, они стремятся поглотить их обоих, единственных пассажиров парохода. Убийца схватил Мане Кина и своим тонким холодным ножом принялся остервенело наносить ему удары по голове, извиваясь всем телом, словно в танце, и крича: «Ты будешь веселиться на кладбище в Рио, на кладбище в Рио, на кладбище в Рио…» Последним усилием пытаясь вырваться из рук человека в плаще, который вцепился в него мертвой хваткой и беспрестанно наносил удары ножом, Мане Кин проснулся.

Почти инстинктивно он протянул руку туда, где только что лежала его голова. Капля воды, упавшая с потолка, ласково коснулась тыльной стороны ладони. Догадка молнией озарила его. Мане Кин стремительно вскочил и ощупью стал пробираться вдоль стены, с трудом ориентируясь в полумраке. Смутный гул, не похожий на привычный гул прилива, наполнял дом. Это шумело море, ветер и дождь! Ураган и яростный ливень! Он чувствовал его запах. Мане Кин нащупал входную дверь, быстро повернул ключ, дернул за ручку, но дверь не поддавалась. Тогда он повернул ключ в другую сторону два раза подряд. Порыв ветра вместе с тяжелыми каплями дождя ворвался в распахнутую дверь, вихрем закружился по комнате, словно море в гневе обрушило волны на домик Мариано. Ливень низвергался на остров! Яростный ливень, добрый дружище! Он задержался где-то в пути и теперь, стараясь наверстать упущенное, бешено, с каким-то небывалым неистовством обрушился на землю. О боже, спасибо тебе, благословенная, яростная стихия! Дождь напоил выжженные поля острова!