Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Ах, как вытянется теткина физиономия, когда он появится. Его возвращение будет для нее сильным ударом. Спокойствие, спокойствие, спокойствие! Надо быть готовым ко всему — она сама ему так говорила. Тетя не из тех, кого легко пронять: «Это просто безрассудство, Руй! Ты же безработный. Чем ты будешь заниматься здесь, среди общей нищеты, да еще не имея профессии? Отправляйся лучше в плавание». Он заранее подготовился к разговору. На эти ее слова он с твердостью заявит: «Я буду обрабатывать твои поля на Санто-Антао, тетушка. Я знаю их лучше, чем ты. Они так нуждаются в трудолюбивых руках. Когда я там был, мне сказали, что истинные хозяева земли — те, кто ее обрабатывает. И научили всему, что надо знать, чтобы получать щедрый урожай…» Тетка будет поражена. Вот тогда-то он и произнесет слова, вертящиеся у него на языке с тех пор, как он покинул «Ямайку»: «Стоит ли истощать силу моих рук, чтобы другие пользовались плодами моего труда? Море не сделает меня лучше. Однажды в Долине Г усей я видел, как ветер колышет высокие колосья пшеницы. Мне это понравилось, очень даже понравилось. Зрелище было волнующее, захватывающее, прекрасное — прекрасней, чем море, я почувствовал прилив энергии и любви к людям…» Эти загодя приготовленные слова выплеснутся из его уст, точно струя ключевой воды из расселины в скалах. Только, увы, она его не поймет. Или поймет на свой лад.

Руй осторожно приоткрыл дверь. Сунул голову внутрь, в полутьму, прислушался. Тишина прерывалась лишь шипением жарящейся на сковородке рыбы да голоском Лины, она боялась оставаться одна и, чтобы отогнать страх, что-то потихоньку мурлыкала. Тетка, должно быть, ушла к соседке Эуфемии поболтать. Каждый вечер с наступлением темноты эти две горемычные подруги, вдовая и незамужняя, вели нескончаемые разговоры. Жаловались, что цены на рыбу, мясо, маис и другие продукты беспрерывно растут. Беднякам не на что надеяться. Ежедневно подсчитывая расходы на хозяйство, обе подруги не без садистского удовольствия растравляли раны, нанесенные им жизнью. Так они причащались к экономическим проблемам всего Сан-Висенте, разделяя трудности, испытываемые остальными семьями в городе. А когда наступало время ужина, они трогательно прощались, умиротворенные и просветленные, словно побывали на исповеди, и расходились, приберегая неизлитые обиды на следующий день.

Руй вошел в дом. Бесшумно притворил за собой дверь и, крадучись, точно вор, направился в свою комнату. Его родное пристанище. Пол здесь не ходит ходуном, как палуба, здесь не мутит от морской болезни. Руй повернул выключатель. Тусклое мерцание пятнадцатисвечовой лампочки осветило комнатушку. Увиденное потрясло его. Это уже не его каморка, а набитый до отказа склад, похожий на трюм одной из тех фелюг, которые ему приходилось видеть. Ящики, корзины, свертки, старые платья, вышедшие из моды туфли, множество барахла, о существовании которого он даже не подозревал. Тетка ничего не умела выбрасывать. Она цеплялась за свои вещи, каждая напоминала ей какой-нибудь эпизод из прошлого. Все было брошено наспех, кое-как, в ожидании генеральной уборки. Мебель была сдвинута в угол, а посредине стоял старый баул с бог весть какими ценностями. Удивительная метаморфоза. Выцветшая акварель, изображавшая пустыню с озерцом и одинокой кокосовой пальмой, — он написал ее несколько лет назад и прикнопил над кроватью — была второпях сорвана, кусочки бумаги, прихваченные кнопками, так и остались в стене. «Ямайка» в эту минуту, наверное, снимается с якоря. Безмолвно, без прощального гудка. Даже если бы он захотел вернуться на корабль, уже поздно.

Он чувствовал себя чужим в собственном жилище. Его выгнали как постылого нахлебника. В комнате уже начал распространяться едва уловимый запах затхлости, плесени, запустения. Так скоро! Просто поразительно! Это зрелище символизирует скорее не его прошлое, а будущее — отныне ему здесь нет места. Внезапно из хаоса выплывала та или иная знакомая вещь — стул, умывальник, разоренная кровать, они, казалось, подплясывали с насмешливым видом, издевательски спрашивали: «Тебе, случайно, не знаком один паренек, что здесь жил, пытаясь укрыться от жизни?» Укрыться от жизни… Неожиданно Руй ощутил прилив мужества. Если бы он только мог догнать ушедший танкер и начать все сначала (чудесные незнакомые порты и города, бескрайние морские просторы и вечно новые в каждом странствии пейзажи, мир открытий и щедрых даров, в течение многих лет пьянивший его воображение)! Его ожидают работа и свобода! Настоящая борьба за настоящую жизнь!

Однако Руй прекрасно понимал, что лишь чудом сумел бы теперь попасть на корабль. Но ведь старая одинокая тетка должна обрадоваться моему возвращению, подумал он. Я ей скажу: «Я вернулся, потому что хочу обрабатывать твои земли на Санто-Антао. Пусть эта комната останется за мной. Иногда я буду сюда приезжать. Привозить сыр, масло, овощи. Вот увидишь, все будет хорошо!» В нем разгорался энтузиазм. Все казалось ему доступным, легко достижимым. Не лучше ли остаться здесь, чем плыть на английском танкере, да еще в шторм, когда неопытных матросов выворачивает наизнанку? И ради чего? Ради нескольких жалких фунтов, которые можно промотать в мгновение ока? Сердце у него забилось в радостном волнении. Мрачная, заваленная хламом каморка неожиданно вселила в него бодрость. Огромный, пахнущий плесенью баул возвратится в кладовку тети Жеже, кровать станет на свое место, возобновится прежняя жизнь. Разве можно сравнить такую жизнь с долей моряка — одиночество в безбрежном морском просторе, вдали от родных, беспрестанная качка, раздражающе монотонный стук турбин, тошнотворная вонь в душных кубриках, унизительная тошнота, унылое, лишенное всякого героизма существование, а вокруг только волны моря, кишащего невидимыми с палубы прожорливыми акулами.

Стенные часы в столовой пробили семь раз. Лина запела громче. Сумерки сгущались, и страх ее все возрастал. Свисающие на каменную ограду ветви дерева пугали ее, как привидения.

Ему захотелось окликнуть Лину, рассказать ей, что он убежал с танкера, покинул отца — пускай едет один — и вернулся к ней с теткой, чтобы как прежде жить вместе с ними; ему захотелось поделиться с ней этими новостями, прижать ее к себе, почувствовать тепло этого гибкого, упругого тела, такого живого, реального, чтобы наконец ощутить, что он действительно возвратился домой.

В этот момент на улице послышались голоса. Руй — он только-только начал расстегивать ремни на саквояже — в волнении вскочил на ноги. Это тетка, она прощается с ньей Эуфемией. Иногда он робел перед теткой. Ее тайная власть над ним сохранилась еще с детских лет. Он вскинул руку, чтобы погасить свет, но тут же заколебался: почти стемнело, это может привлечь внимание. А если выпрыгнуть из окна и убежать? Как застигнутый врасплох преступник. Но незаметно прошмыгнуть мимо обеих женщин невозможно. Они стоят в двух шагах от калитки. Да и зачем, спрашивается, убегать? Неужели тетка не обрадуется его возвращению? Неужели не оценит того, что он предпочел остаться с ней? Не захотел променять ее на «этого субъекта»?.. «Мне кажется, запах моря заставляет многих мужчин забывать о семье», — сказала она утром во время прощания, и что-то в интонации ее голоса навело его на мысль, что она уже раскаивается: зачем толкнула его на эту авантюру?