Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

— Трудно бороться с укоренившейся привычкой. Я привыкла жить вместе с ним, кума Эуфемия. Мне будет одиноко, страшно одиноко, — тихонько жаловалась нья Жеже. Стоя возле окна, она говорила медленно, сдавленным от волнения голосом. — Мне будет тяжело привыкнуть.

Соседка принялась ее утешать:

— Надо иметь терпенье. Со временем ко всему привыкаешь. Наша судьба в руках божьих.

Но нья Жеже продолжала все тем же тоном:

— Конечно, в глубине души я довольна, здесь его не ждало ничего хорошего. Он поступил совершенно правильно. Этот субъект приехал очень кстати. Я просто не знала, что делать с парнем. Денег у меня мало, иной раз и накормить его было нечем. Сами знаете, какая у нас земля. Конечно, мы все ее любим, но уж слишком она скудная. Какое здесь будущее у молодого человека? Или слоняйся без места, или работай за такие гроши, что и куска мыла не купишь. Вы и не представляете, на какие жертвы приходилось мне идти при эдакой-то дороговизне…

— Кому вы это рассказываете, кума Жеже! Богатеи просто задавили нас, бедняков. Эти негодяи никого не щадят, дадут взаймы пятьдесят конто, а потом оттягают твой дом. Такие сделки нынче очень в ходу. Кругом запустение, упадок. Еще сегодня…

— Я ведь старею, — продолжала нья Жеже свой монолог. — Впрямь старею. Знаете, кума Эуфемия, мне уже трудно ходить по улице, ноги подламываются. Прошли те времена, когда я ходила пешком в Грасу, чтобы сэкономить хоть мелочь на покупке рыбы. — Тут тетка глубоко вздохнула, и Руй подумал: «Я стану присматривать за твоими полями в Долине Гусей, вот увидишь». — И мне тяжело расстаться с ним, вы и представить себе не можете, как тяжело. Я воспитала его, как родного сына. Он был совсем крохой, когда я привезла его сюда. И как вспомню, что он сейчас в открытом море, вся покрываюсь холодным потом. Знаете, как оно всегда бывает, мы предполагаем одно, а жизнь решает по-своему. («Это прекрасно, когда ветер колышет колосья пшеницы… вот оно — мое море…» Руй был растроган.)

Нья Жеже умолкла. Казалось, ей нечего больше сказать. Отъезд горячо любимого племянника, видимо, на какое-то время отнял у нее способность рассуждать на привычные темы. Женщина она была сильная, с почти мужской волей. Видя, что она очень расстроена, кума Эуфемия решила ее ободрить:

— Вам известно, нья Жеже, что мой брат со своим сыном тоже нанялись простыми матросами и уехали, а теперь живут в Америке. Джек в Провиденсе, Мошин в Калифорнии. Мошин зарабатывает даже больше, чем отец, правда, жизнь в Калифорнии дороже. Слава богу, оба они неплохо устроились. Присылают мне иногда несколько долларов. Хоть незадаром работают. Там рабочие следят, чтобы их не обирали — так писал мне Джек. А у нас здесь никакого порядка. Работы без протекции не найти. Ростовщики что твои акулы, полиция смотрит на все их махинации сквозь пальцы. Одни богатеют не по дням, а по часам, другие вконец обнищали. Что это за жизнь! Позови они меня к себе, думаете, я бы не поехала? Хотя я и не первой молодости, но сил у меня еще хватает. И уж больно мне хочется поглядеть на белый свет. Брат с племянником обещали пригласить, и если когда-нибудь они и впрямь пригласят, махну к ним в Америку. Как знать, кума, может, и Руй когда-нибудь пригласит вас к себе.

— Да что вы несете, кума Эуфемия! — запротестовала нья Жеже. Но соседка не унималась.

— Те, кто отсюда уезжает, сразу видят, что хорошо, а что плохо. На земле сколько угодно мест, где можно найти работу, и Руй сумеет устроиться не хуже других. Такие, как он, только на родине строят из себя важных господ. А как попадут в чужие края, спесь с них точно рукой снимает. Хватаются за самую грязную, тяжелую работу, да так ловко ее выполняют, будто всю жизнь только этим и занимались. Все мы любим свои Острова, но наши парни все подряд зазнайки и хвастуны. Я каждый божий день твержу моему младшему, Эдуардо: «Пойми, у нас уважаемые люди лишь те, кому удалось обзавестись дипломом. Учись получше, не бездельничай». Я ухлопываю уйму денег на всякие там подношения учителям, книги, бумагу — вдруг ему удастся потом получить тепленькое местечко? Поверьте, кума, скоро настанет такое время, когда даже семи классов лицея будет недостаточно, чтобы работать почтальоном. Теперь всем подавай только «докторов» [23] «Докторами» в Португалии и ее бывших африканских колониях называли выпускников высших учебных заведений или студентов старших курсов. . Такая уж нынче мода — в конкурсах на замещение вакансий одни «доктора» и участвуют, а тем, у кого нет денег, чтобы окончить курс в Лиссабоне, остается только удовольствоваться любой работой по торговой части, где этих проклятых конкурсов еще не устраивают. А теперь я хочу спросить, и пусть мне ответят: в самом ли деле эти хваленые «доктора» работают лучше, чем те, кому не довелось много учиться? Вот почему, кума, я хочу, чтобы Эдуардо получил диплом, но если в один прекрасный день ему захочется уехать отсюда на каком-нибудь корабле, что ж, я возражать не стану. Пускай едет. Попытает счастья, узнает, на что способен. Все, кто уезжают, становятся настоящими людьми, а если когда-нибудь возвращаются на родину, то не с пустыми руками. Наша земля бедна и не может прокормить своих детей. Так пусть они ищут себе работу вдали от нее…

— Вы правы, кума, абсолютно правы, — задумчиво согласилась с соседкой нья Жеже. Ветер гремел черепицей на крышах, свистел в проходах между домами, заглушал затянувшийся разговор. Руй слушал его, прячась за ставнями. Тетка вдруг сказала: — Странный он все-таки парень. Целыми днями сидел в комнате, все читал, что ему приятели давали, а аппетита никакого, прямо наказание, ничем ему, бывало, не потрафишь! Нет чтобы поискать приличное место, как другие. Даже и думать об этом не хотел. Может, немного обтешется в плаванье, поизворотливее станет.

Соседка вздохнула:

— Дай-то бог.

Нья Жеже продолжала:

— Отец его — форменный негодяй, горький пьяница. По-своему он любил сына, но без зазрения совести пропил все, что имел. В конце концов ему пришлось закрыть торговлю в лавочке. Он распродал даже домашнюю утварь. Я рассказывала уже, кума, сестре приходилось самой зарабатывать на пропитанье семьи. От зверского обращения, побоев и вечного недоедания бедняга заболела чахоткой. Я возненавидела этого субъекта на всю жизнь. Маленького Руя я взяла к себе. Он хотел было отнять у меня ребенка, да я его так отчитала, что он ни разу не осмелился больше ко мне сунуться. Пятнадцать лет назад он собрался уехать с Островов. Только тогда я разрешила ему повидаться с сыном. Ну как было не разрешить? Он так плакал, так убивался, что я даже пожалела его. Горько видеть, как мужчина вдруг опомнится и примется оплакивать причиненное им зло. Если б не эти слезы и не письма, что он присылал сыну, я нипочем не отпустила бы с ним Руя. Парень он такой чувствительный, деликатный, но ведь надо ж ему когда-нибудь стать взрослым. У него хватит благоразумия не следовать дурному примеру отца и устроить свою жизнь как самому захочется. Двери моего дома всегда для него открыты. Я так ему и сказала…