Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Единственным прибежищем для Тоя оставалась поэзия. Его вдруг охватывало уже знакомое чувство волнения, в душе начинали звучать неясные слова, смутная неоформившаяся в мелодию музыка. Он только чувствовал ее равномерный убаюкивающий ритм — так гребут рыбаки в своей лодке, выходя в открытое море. А в остальном это была странная смесь всплывающих в памяти воспоминаний, обрывков мелодий, отдельных звуков, сочетаний нот, которые притягивались или отталкивались друг от друга, словно электрические заряды.

Внезапно Той замер на месте. Прислушался к самому себе. Забыв обо всем на свете, он внимал рождающейся в голове мелодии. Вот она, сокровенная стезя, приводившая его и прежде к скрытым в недрах земли сокровищам! Ему вновь показалось, будто он, точно ловец жемчуга, вынырнул с добычей из морских глубин. И вот уже Той принялся напевать, отбивая такт правой рукой, точно дирижировал оркестром:

— Чудеса, да и только! — недоверчиво воскликнул Той, словно обнаружил в кармане главный выигрыш лотереи или нашел в раковине жемчужину. Четверостишье получилось сразу, как импровизация. Он готов был усомниться, уж не написал ли его кто другой? Начал припоминать, не слыхал ли где такие стихи — они так легко ложились на музыку. Новорожденная Венера поднялась из волн морских… Той несколько раз пропел морну, чтобы получше запомнить слова: «Твое лицо — как солнце… Твое лицо — как солнце в день ненастный…» Джек де Инасиа возьмется записать текст своим каллиграфическим почерком. Сам Той, хоть и был грамотным, не любил заносить на бумагу свои морны, как это обычно делают поэты. Едва он брался за перо, вдохновение тотчас его покидало, как бы вспугнутое контактом с материальным миром…

Этой безлунной ночью лишь красный свет маяка на Птичьем острове отмерял часы, минуты и секунды нескончаемого странствия «Гирлянды» по каналу.

Казалось, тендер парит между небом и землей, между звездами, так сильно мерцающими, будто они вот-вот выпадут из своей драгоценной оправы, и их беглыми отражениями на темной, как бы подернутой маслом водной глади.

Грохот приводных ремней, шкивов, снастей, перекатывающегося из стороны в сторону груза на верхней палубе, монотонное поскрипывание корзин с провизией напоминали назойливый джаз, вяло и без тени энтузиазма исполняющий плохую пьесу. Такой же медлительной была дирижерская палочка мачты, подчиняющаяся четкому, размеренному ритму метронома.

«О господи! Да когда же мы наконец прибудем на место?!» — тоскливо вздыхала рыночная торговка, время от времени пробуждаясь от дремоты. Ближе к сумеркам ветер был попутный, и экипаж тендера отправился в плаванье, как обычно. Надувая паруса, ветер подгонял грациозный кораблик ньо Тудиньи, покачивающийся на невысокой волне, как вдруг, когда он находился уже на середине канала, неожиданно стих, предоставив «Гирлянду» собственной судьбе и морскому течению.

Хозяин суденышка Жон Тудинья, не сводивший прищуренных глаз с темного силуэта Птичьего острова, надвигающегося на тендер с угрожающей быстротой, будто желая подмять его под себя, поворачивал руль то вправо, то влево, прислушиваясь к шуму прибоя и пытаясь определить отделяющее их от суши расстояние. Глаза и уши Тудиньи сейчас были единственными точными инструментами, находящимися в распоряжении «Гирлянды».

Хорошо еще, что в ночной мгле никто не видел, какое унижение испытывает старый морской волк, ощущающий свою неспособность состязаться в лоцманском искусстве с течением в канале — оно было неподвластно ему, бывалому моряку, любившему померяться силами с волнами и еще в молодости водившему трехмачтовый парусник в Америку, до Нью Бедфорда и обратно. «Я тогда был совсем зеленым юнцом, а первым замечал огни большого порта. Прямо-таки чувствовал запах земли. И, не долго думая, взбирался на рею, откуда и видел берег. Коли не верите, вам любой подтвердит». (Единственное пятно на его репутации — это тот случай, когда он посадил судно на мель; но эта проклятая история сумела-таки отравить ему жизнь, земляки оказались злопамятными, хотя дело происходило у северной оконечности острова Боависта, недаром те места прозвали кладбищем кораблей!..)

«О го-о-споди!» От вздохов рыночной торговки рейс казался еще более долгим: она не давала забыть о времени, возвращая Жона Тудинью к раздражающей реальности. «Верно, осталось около часа пути, — подумал он, словно намереваясь подбодрить беспокойную пассажирку, а на деле успокаивая самого себя, — корабль минует Птичий остров, и течение развернет его к югу, нам останется только обогнуть мыс Жоана Рибейро вблизи Матиоты, и мы в гавани. Не в первый и не в последний раз…» Воспрянув духом, он сплюнул в море. Силуэт напоминающего треугольник Птичьего острова вырисовывался все отчетливее. Казалось, остров еле заметно двигается, будто черный айсберг, относимый течением. Поворачивая руль, Тудинья из последних сил пытался сохранить самообладание. «Все в порядке», — твердил он про себя. После того как Тудинья посадил корабль на мель, он поклялся и на пушечный выстрел не приближаться к скалам. Конечно, можно было спустить весла на воду, но «Гирлянде» еще предстоял долгий путь, она еще только огибала остров с севера, пядь за пядью прокладывая дорогу. Да и когда же, как не в штиль, рулевой должен проявить смекалку?

На паруснике бодрствовали лишь хозяин да Кастанья, удобно устроившийся между двух тюков неподалеку от корзин с провизией. Остальные — члены команды и четверо пассажиров, расположившихся на палубе, чтобы легче дышалось, — дремали на грудах мешков. Одна из пассажирок, толстая торговка родом из гористой части острова, громко храпела, время от времени вздыхая и охая; спиной к ней сидела молодая девушка с большими лучистыми глазами. Рядом с ней притулилась тощая старуха, зябко кутавшаяся в платок и нахохлившаяся, точно наседка. «Ну и воняет же от этой чертовой ведьмы!» — ворчал про себя четвертый пассажир, юноша в галстуке, по виду служащий какой-то компании или телеграфист с «Вестерна», возвращающийся из отпуска. Он лежал чуть поодаль, и его снедала зависть к старухе, при каждом удобном случае цеплявшейся за девушку. Как бы хорошо поменяться с ней местами! Сам он пребывал в очень неудобной позе, лежа почти перпендикулярно к девушке и почти касаясь ее плечей и густых, разметавшихся от ветра волос.

Сонные и молчаливые, пассажиры безропотно отдавали себя во власть разбушевавшейся стихии, содрогаясь под ритмом волн, будто в причудливом танце. Когда тендер поднимался на гребень огромного вала или нырял с высоты в пропасть, охваченная ужасом старуха обеими руками хваталась за девушку, боясь, что от сильной качки ее выбросит за борт, и не желая оказаться в воде одна. Девушка тоже была напугана до полусмерти, цепкие, похожие на клешни руки старухи, словно возникшие из таинственных морских глубин, сжимали ее как в тисках. «Боже мой!» — восклицала она время от времени, точно отгоняла словами опасность. Соседство юноши несколько успокаивало ее, в то время как агрессивность старухи вызывала тягостное ощущение беззащитности. Находясь так близко от молодого человека — она даже чувствовала на своих волосах его теплое дыхание, — девушка не могла не думать о нем. Жажда приключения, любопытство и страх боролись в ее душе. Однако старуха служила ей защитой от посягательств соседа: оба они как бы уравновешивали друг друга.