Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Руй перекинул ноги через парапет, уныло сгорбясь, уперся руками в колени и долго сидел в такой позе, глядя на волны. Бухта, лежавшая с правой его руки, была совершенно пустой и усугубляла его уныние. Здесь же, в заливе, у Понтиньи, сновали похожие на светлячков ботики с фонарями, их мачты покачивались. Ветер завивал вокруг него вихри пыли, а вдалеке, у входа в гавань, в многоголосой звездной ночи, слабо светился маяк. И ему вдруг отчетливо представился отец, вот он стоит на палубе танкера, — небритый, с всклокоченными волосами, с багровыми, опухшими от пьянства глазами; не говоря ни слова, он молча наблюдает за сыном. Только ирония светилась в его пристальном взгляде, далеком и равнодушном.

Без возмущения и без гнева, но и без угрызений совести принял племянник ньи Жеже свое поражение. Он не знал, что его ждет. Находится он в тупике или на перекрестке неведомых дорог?

И тут он почувствовал: кто-то тронул его за плечо. Прикосновение было легким, едва ощутимым, словно его осторожно коснулась крылом птица. Руй испуганно оглянулся. Перед ним стояла Лина.

— Там какая-то девушка ругается, — зашептала она слабым дрожащим голосом. — Грозит пожаловаться на меня. Я ее боюсь… — Она стояла близко, он чувствовал на своем лице ее дыхание. В широко раскрытых от страха глазах Лины, похожих на два крохотных зеркальца, ярко отражались городские огни. И эти глаза, казалось, озаряли дорогу, ведущую в будущее.

В эту ночь на душе у охранника таможни Тоя было тревожно. Кому не известно, что вдохновение, как физическая боль, лишает человека сна? Его снедало непреодолимое желание сочинять. Все знали, что охранник Той складывает морны, да такие задушевные, мелодичные, что стоит их только раз услышать, как весь остров Санто-Антао, его родной остров, начинает распевать их.

У Тоя был свой, отлично слаженный ансамбль исполнителей, почти весь состоящий из сослуживцев. Они восхищались каждым новым произведением своего товарища, недаром Салибания, трактирщица с Кокосовой улицы, говорила, что его морны «слаще меда и проникают в самое сердце».

Прогулка по дороге к бухте хорошо проветривает мозги. В голове у Тоя крепко засела мысль о том, что морна родилась в море, — у него вообще были кое-какие соображения насчет морны, он называл их «философией». Точно целомудренная нагая Венера (образ, почерпнутый из рассказов Алсиндо, парня образованного, завсегдатая литературных кружков), возникла она из пены морской и, подобно этой богине, покровительствует любви, — «ведь еще наши предки праздновали свои свадьбы под звуки морны, и обычай этот скорей всего сохранится и у наших потомков!» — воскликнул как-то раз Той с присущей ему горячностью на вечеринке в Толентино. Приятели только засмеялись в ответ — о чем это он толкует. Пускай себе треплет языком, ведь Той — мировой парень. С тех пор он уже не пытался доказывать, что первые морны были сочинены рыбаками с острова Боависта — оттого у них и ритм размеренный, как при гребле, и тягучая мелодия словно убаюкивает танцующих, в точности как колыхание прибрежной волны укачивает рыбаков в лодке. Чтобы скоротать время, они и сочинили песню с таким ритмом. Пускай кто-нибудь попытается опровергнуть догадку Тоя в этом богом забытом краю, где не сохранилось ни летописей, ни каких-либо записей о прошлом, точно история Кабо-Верде и его народа никого не интересовала.

«Только почему это были рыбаки именно с Боависты, а не с другого острова?» — «Странный вопрос! А почему бы не с Боависты?! Если хотите узнать наверное, попробуйте сами докопаться…» У Тоя на все был готов ответ. Однажды он громко, во всеуслышание, заявил: «Как-то в одном разговоре я услыхал нечто, что стало для меня прямо-таки открытием. Оказывается, морна появилась раньше, чем танго. А коли танго возникло в среде наших первых переселенцев в Аргентине, то готов поклясться, что произошло оно от морны». — «Нет, вы только послушайте, охранник Той вдарился в философию!» — «Ну чего вы зря петушитесь, ребята! Хотите узнать, как оно было на самом деле — попробуйте докопаться до истины». Как-никак Той был представителем власти и в случае чего мог вызволить товарища из беды, так что лучше с ним было не ссориться.

Он любил одинокие ночные прогулки по берегу моря, они помогали проветрить мозги после очередной попойки у кума Северино. Однако возникшее сейчас у Тоя предчувствие необычного не было лишь результатом выпитого у Северино грога. Смутное беспокойство в душе неожиданно сменилось радостью, в голове уже звучала сладостная, нежная мелодия. Волнение распирало грудь, оно росло и ширилось, требуя выхода наружу. Это была морна. Новая морна Тоя.

Созданная незадолго до нее морна произвела на острове подлинную сенсацию. Называлась она в подражание Пиранделло «О нет, тоска» и была написана после вечеринки в Толентино, во время одинокой прогулки Тоя к Могиле англичанки, на рассвете, когда ветер с моря дул прямо в лицо и фосфоресцирующие в полумраке волны катились в двух шагах от него по еще невидимому песку. «Как лучезарная Венера, вышла морна из волн морских. Я вам говорил и повторяю вновь, что морна родилась в море. Музыка ее напоминает неумолчный гул прибоя. Люди уверяют, будто у моих морн солоноватый привкус — это потому что появляются они на свет на берегу моря…» — «Хвастунишка, но морны сочиняет прекрасные», — отозвался о нем Джек де Инасиа. А Теодора от полноты чувств даже чмокнула Тоя в щеку, так она была растрогана его пением.

Наверное, лучше всего направиться к мысу Падрао, там всегда дует свежий ветер, даже если на море штиль. А главное, стоит хоть чуточку постоять у каменного монумента, воздвигнутого в честь перелета двух португальских летчиков через Атлантический океан, как его без сомнения осенит какая-нибудь идея и он ощутит прилив вдохновения. Той миновал доки, где ожидал ремонта белый и грациозный, как альбатрос, катер «Русалка», и неторопливо двинулся дальше. Мол уходил далеко в море, пустынный и мрачный. С левой стороны, в бухте Понтинья, на заснувшей водной глади отражались фонарики тихо снующих лодок и огни города. Казалось, сонная бухта зевает, широко раскрывая рот: ни один корабль не заглядывал в порт, и жители острова были обеспокоены. Раньше Той торговал конфискованными контрабандными товарами и жил припеваючи. У него был хороший нюх, и ему всегда удавалось застигнуть контрабандистов с поличным. Бухта буквально кишела контрабандистами, которые, точно крысы, грызли со всех сторон «общественное достояние» острова. И охранник таможни Той, словно старый, умудренный опытом кот, занимался их ловлей. Он так ловко охотился за этими «крысами», что все они без исключения попадались на его приманку. Это не было просто везением. Ведь то, что мы называем удачей, никогда само собой не приходит. Человек должен подготовить свою победу. И все же многие дружки завидовали Тою. «Что-то уж слишком везет этому ловкачу», — твердили они с досадой. «А вот мне отнятые у бедняков деньги жгли бы руки, я бы их ни за что не взяла», — призналась однажды Салибания кому-то на ухо, чтобы не услышал Той. Что поделаешь, если его везение приносит бедолаге-контрабандисту горе: такова жизнь. Каждый борется за свое место под солнцем, утешал себя охранник. Он был знаком с колдуном Башенте из Долины Гусей. А ньо Башенте, столетний мудрец, знает, что говорит. Он, как Пилат, умывает руки, творя по приказанию других колдовство: «Разве я виноват в несчастьях людей?! Если мне платят, чтобы я причинял им зло, мне ничего не остается, как выполнять волю платящих». В вопросе о том, как поступать с контрабандистами, своими братьями и товарищами, Той был непримирим, с пеной у рта защищая «интересы общества» и свои собственные. Разумеется, в первую очередь именно их. Да и, признаться откровенно, проценты, что перепадали ему от штрафов и конфискованных продуктов, могли без труда соблазнить любого живущего на нищенское жалованье чиновника. И только сочинение морн несколько смягчало жестокую философию жизни — «человек человеку волк». Поэзия словно бы сглаживала для Тоя шероховатости реальной действительности, примиряя с ней. Вообще-то у Тоя было голубиное сердце; когти же и клюв коршуна ему, вероятно, приходилось применять по долгу службы. В последнее время охранник ходил понурый, морны писал редко. Все вокруг изменилось, порт опустел, и судьба его больше не баловала.