Эшли Нортон - Шоколадные деньги

Однако больше всего я сожалею о Кейпе. Я ищу его среди парней в Уильямсе. Многие на него похожи, и у меня часто перехватывает дыхание, когда они проходят мимо. Я всегда говорю себе, что если я столкнулась с ним однажды, так почему не во второй раз? Но, разумеется, его там нет.

Сентябрь 1991

Мне двадцать шесть лет, и я все еще живу в Нью-Йорке. «Шоколадные деньги» наконец полностью мои. Я купила себе квартиру на Восточной Семьдесят второй стрит – с двумя каминами, встроенными шкафами и гардеробной. Наняла профессионального декоратора. Я выбрала приглушенную гамму и, невзирая на стоимость, получившийся результат не нарочито показушный, а скорее сдержанный. Я анонимно пожертвовала двести тысяч долларов Кардиссу на премию за самую бесстрашную прозу. Невзирая на тот факт, что меня отчислили, любой оставшийся во мне гнев превратился в сентиментальность и уважение к тому, чему там учат.

Правда в том, что мне страшно тратить «шоколадные деньги». Я хочу нормальной жизни, если таковая вообще существует. Я не хочу влиться в племя самодовольных немногих, кто ничего не делает, только развлекается и ходит за покупками. Разумеется, в отличие от Чикаго, в Нью-Йорке большие состояния не вызывают такого ажиотажа. Довольно часто я вижу на достопримечательностях фамилии детей, с которыми училась в Кардиссе: центр Рокфеллера, Коллекция Фрика, крыло Сэклера в Метрополитен, – иногда даже на таких повседневных продуктах, как кетчуп «Хайнц». Почему-то я никогда не замечала, что в Кардиссе не я одна была из состоятельной семьи. У меня возникает идея разыскать этих детей и создать своего рода группу поддержки, чтобы всем вместе понять, как справляться с такими деньгами. Но в глубине души я знаю, что страх денег не реальная проблема, а просто невроз, какой встречается у некоторых людей, и я забрасываю этот проект.

Я работаю в литературном журнале «Блю-Си-пресс» и зарабатываю шестнадцать тысяч в год. Эту работу я получила исключительно благодаря моим оценкам в колледже и диплому по английской литературе. До журнала я нигде не работала, и рекомендаций у меня нет. Мне хочется «сойти за свою», поэтому я принимаю скудные чеки и делаю вид, будто только благодаря им удается перебиться до конца месяца. Правда в том, что я иногда забываю их в карманах, или на дне рюкзака, или даже не удосуживаюсь на них посмотреть. Я всегда ношу драные джинсы или одежду из секонд-хендов. А еще конверсы, как Лукас. Они – само совершенство, они как будто напрочь отрицают саму мысль о том, что некогда я соприкасалась с миром высокой моды.

Однажды во время перерыва на ланч я иду по Мэдисон-авеню, рассматриваю витрины магазинов. Внутрь я никогда не захожу, но платья на манекенах напоминают мне о Бэбс. Я отмечаю те платья, которые она купила бы, и те, которые высмеяла бы. Это мой способ почувствовать, что она не ушла раз и навсегда, а просто где-то в долгом путешествии. Я знаю, она велела бы мне: «Да зайди же внутрь, мать твою, и купи себе настоящую одежду». Сказала бы, что моя задрипанная одежонка « сущий позор ». Но учитывая, как я одета, ни одна продавщица не подойдет ко мне с предложением помощи, и это защищает меня от искушения уподобиться Бэбс и позволяет цепляться за мысль, что теперь я самостоятельная личность. Могу одеваться, как захочу.

Вот этим я и занята, когда кто-то окликает меня по имени. Я медлю, прежде чем обернуться. Это писатель, чью рукопись в «Блю-Си-пресс» отвергли? Парень из Уильямса, который принудит меня к неловкому разговору? Я все еще не освоила навык светски болтать о пустяках с людьми моего возраста.

Я медленно поворачиваюсь. Теперь, когда Бэбс больше нет, ситуации редко бывают такими скверными, как я опасаюсь. Но, увидев, кто меня окликнул, я столбенею. Щеки у меня заливаются краской, как при температуре.

Это Кейп.

Он высокий, он быстро нагоняет меня длинными шагами.

– Привет, Беттина, – говорит он, наклоняясь, чтобы обнять.

Я отстраняюсь. После всех этих лет я по-прежнему зла на него. За то, как равнодушно он вернул мою медаль. За тот факт, что получил разрешение остаться. За тот факт, что мы так и не были взаправду вместе.

– Как дела?

Мои два шага назад его ничуть не обескураживают.

– Неплохо, неплохо, – хочу сказать я громко, но я все еще так потрясена, что выдавить могу только шепот.

– Я слышал, твоя мама умерла, – говорит Кейп так участливо, что я задумываюсь, а он вообще хотя бы что-нибудь помнит?

Я киваю.

– Мне правда очень жаль, Беттина. – На сей раз он умеряет тон.

Я, в общем, не могу определить, то ли ему искренне жаль, то ли он только вид делает.

– Слушай, – продолжает он, – у тебя есть минутка на ланч?

Мне правда хочется знать, как у него дела, но мне надо возвращаться на работу. Хотя я знаю, что могу позвонить и отговориться под любым глупым предлогом – «Блю-Си-пресс» как раз такое место.

– Конечно, – говорю я почти враждебным тоном.

– Пошли в «Монлабер». Тут недалеко, сразу за углом.

В ресторане «Моламбер» все по стандартам Мэдисон-авеню: накрахмаленные белые скатерти, крошечные стеклянные вазы с белыми розами, серебряные столовые приборы. Моя жалкая одежонка не слишком меня беспокоит. В Нью-Йорке только туристы и те, кто считает меню дорогим, беспокоятся, что плохо одеты. Я заказываю «пелегрино» и апельсиновый сок, а Кейп получает свой скотч. На мой взгляд, час для алкоголя еще слишком ранний, но, в отличие от Бэбс, я никогда не отпускаю замечаний о том, что заказывают другие. Какое мне в конце концов дело? Кейп не мой парень и никогда им не был.

Когда официант уходит, я наконец позволяю себе его рассмотреть. Он почти не изменился: растрепанные русые волосы, голубые глаза, совершенно прямой нос, такой, ради которого девушки-еврейки ломают свои. На нем летние брюки, рубашка в розовую клетку, синий блейзер.

Я бросаю взгляд на его руки, хочу проверить, кусает ли он еще ногти, и замечаю у него на запястье часы Мака и – что удивительней – обручальное кольцо на пальце. Теперь мне не хочется разговаривать о колледжах, в которых мы учились, о нашей работе. Мне хочется перевести разговор на настоящее.

– Так ты женат, – начинаю я.

– Да, – отвечает он и вертит кольцо на пальце, ему как будто надо его коснуться, чтобы удостовериться, что это правда.

– Кто? – говорю я, не добавляя «счастливица».

– Ты ее не знаешь.

К чему утаивать? Разве на этом ланче он не должен повторить, что я его не достойна?

– А, ну ладно, – неловко отвечаю я.

– Послушай, Беттина, я должен перед тобой извиниться.

Наконец.

– За что?

Есть столько всего, за что он мог бы просить прощения. Интересно, что именно он выберет?