Михаил Каминский - Переполненная чаша

После долгих гудков, продолжавшихся минуты три, телефон все же откликнулся, и Беспалов похвалил себя за терпение. Бесчувственный, как у робота, голос сообщил:

— Вы опоздали. Гражданская панихида в управлении должна закончиться в пятнадцать ноль-ноль. А вот к погребению Бориса Филипповича, то есть на кладбище, вы если поторопитесь, то успеете.

Беспалов был таксистом, привык к точности и поэтому хотел спросить «робота», откуда тому известно его сиюминутное местопребывание? «Может, я нахожусь в двух шагах от управления и еще как успею: на часах-то без двадцати три» — так бы сказал Беспалов, будь у него другое настроение и желание побороться за правду. Но он лишь обронил в трубку: «Спасибо за совет» — и встал за КПП ловить такси с покладистым водителем, который бы подбросил до кладбища.

Сам он выехал на линию в час ночи и уже честно отпахал всю смену. Впереди открывалась перспектива продолжительного отдыха в кругу семьи, однако усталость еще жила в нем — тяжестью в предплечьях, самостоятельным, как бы без его участия, легким взбрыкиванием правой ноги, которая всю смену на газе, все время в рабочем напряжении. Вот бы и ему распрощаться с «тачкой», перебраться, как Сахаров, в механики. Впрочем, он мог и электриком, и слесарем. И даже жестянщиком еще смог бы работать, невзирая на полтинник за спиной, но боялся заскучать без машины, без баранки и скорости. У Женьки вон скулы от тоски сводит, но Марьяна ему сказала: или — или. Марьяна боится рецидива, Марьяна мудрая и хитрая, как ей кажется, она бывшего аса Евгения Фомича Сахарова заставила расходовать свою бешеную энергию на то, чтобы шмякать тяжеленной тряпичной куклой об пол спортивного зала. А в такси, по ее твердому убеждению, на каждом шагу соблазны… Ни хрена она не понимает, Марьяна, потому что ни такси, ни станок, ни кувалда или руководящее кресло не способны сами по себе вернуть человека к его бывшей к а ш т а н о ч ь е й жизни. Скука куда страшней.

Беспалов ехал в попутной — по вызову — машине в сторону кладбища и продолжал думать о Сахарове. Полгода или больше обнимает Женька эту тряпичную куклу, которая для борцов вместо настоящего противника, крутит ее и так и эдак, жмет и швыряет, а потом выходит на соревнования и старается изо всех сил повалить живого человека. Тоже, понимаешь, увлечение! «Но повалить, Евгений Фомич, это тебе не поднять, — мысленно ехидничал Беспалов. — Ты подними человека, приставь его к стеночке, почисти ему костюмчик, приведи, короче, в божеский вид, чтоб милиция не интересовалась: кто такой и почему в пыли и в прочем, а потом отведи его к доктору Дроздову и добейся ему места. И затем глаз не спускай со своего воспитанника, как с тебя некоторые не спускали…»

Попискивал и что-то бормотал радиотелефон. Водитель — тот самый Рымарчук, который норовил выехать в рейс с жеваной резиной, — молчал. И Беспалов не лез к нему со своими разговорами: еще наговорится Рымарчук досыта с многочисленными пассажирами, ведь для пассажиров таксист тот же врач или поп, только гарантия тайны исповеди еще выше: расплатился с ним — и навсегда аривидерчи. Вместо Рымарчука видел сейчас Беспалов Женьку Сахарова, Сахарка, к нему обращался со своими укорами.

Но Женька будто бы отвечал подлым вопросом: «Что ж ты сам, Анатолий Сергеевич Беспалов, не помог Начальнику два года назад, а только смотрел, как он хромает с фужером в кулаке и плачет светло-голубыми глазами?»

«Ты же знаешь, — отвечал Беспалов, — ты же все обо мне знаешь, Женька. Неужели забыл, что Галя моя тогда вот-вот должна была рожать, а я дал себе слово: если что не так будет с ребенком, разгонюсь да ста пятидесяти и вмажусь в дерево, а еще лучше — в бетонную стенку?..»

— Приехали, — наконец разомкнул губы Рымарчук, — вот твое кладбище, а мне направо.

Беспалов пожал ему локоть и вылез из такси. Поэтому и не успел дослушать ответа Женьки, который начал жаловаться на Марьяну. Впрочем, и без Женьки Беспалов знал, что Марьяна боится родить урода: начиталась медицинской литературы. А ведь его сын, Сережка Беспалов, появился на свет крепеньким и абсолютно здоровым мужичком. И развивается, как говорит врачиха Розалия Федоровна, на полкорпуса впереди сверстников.

— От нас ушел Борис Филиппович, — донеслось до Беспалова, — нет уже с нами незабвенного товарища Заботина…

Он не сел ни в первый, ни во второй автобус, которые увозили с кладбища сотрудников, родственников и других близких Бориса Филипповича. Отказался и от приглашения своего, так сказать, брата — широколицего молодого таксиста, уезжавшего последним и потому порожним.

— Не, — выставил перед собой ладонь Беспалов, — поминки не для меня. Варварский обычай эта тризна. Нальют глаза водярой, а думают, что плачут чистыми слезами. Нечестно.

На широком лице шофера уместилось множество чувств: от злости и презрения к Беспалову до недоумения и испуга. Пришлось вносить поправку, чтобы от переживаний и растерянности не попал этот молодец в дорожно-транспортное происшествие.

— На дежурство мне, — соврал Беспалов. — Через час заступаю. Так что сам понимаешь…

Водителю стало легче.

Было холодно, кружила поземка. Постукивая ногой об ногу, Беспалов долго ждал на остановке рейсового автобуса, да без толку, и когда на пустынном ответвлении шоссе тускло замаячил надвигающийся зеленый огонек, поднял руку. В машине — девятый парк, прочитал он на трафаретке, там Сахаров работал до своего крушения — было уютно и пахло благородным мужским одеколоном «Арамис» французского производства.

Анатолий Сергеевич назвал адрес и, закрыв глаза, откинул голову на спинку сиденья. Водитель что-то произнес, может спросил о чем-то, Беспалов промолчал, только неопределенно, едва заметно, кивнул. Сейчас бы он поговорил с таксистом — и на профессиональные темы, и просто о жизни: намерзся там, на кладбище, насмотрелся, наслушался и жаждал живой теплоты общения, да мешали другие слова, тоже несказанные, рвалась на волю, требовала выхода надгробная его речь…

Люди, люди, дорогие мои! Интеллигентные, хорошо одетые, современные. И умные, потому что, слышу, говорите все как следует, как положено, то есть грамотно и со смыслом, соответствующим горестному моменту…

Да, суровый и тяжелый момент. На редкость. Ведь дорогой Борис Филиппович ушел от каждого от нас, а это горе, умноженное на число людей, знакомых с незабвенным товарищем Заботиным, а не просто общее горе. Я так иногда думаю: не бывает общих несчастий, разве только война, а также землетрясение, пожар вследствие короткого замыкания, наводнение или другое стихийное бедствие. Это только радость, как поется в одном неплохом фильме, случается на всех одна. Пожалуйста, не возражаю, радуйтесь сообща. А печалится, тем более горюет, каждый все-таки в одиночку, за исключением случаев, указанных выше.