Михаил Каминский - Переполненная чаша

Не помню, сколько дней молчала трикотажная машина за стеной. Может быть, неделю, а может, и две. Семен Лазаревич не появлялся на улице. Говорили: лежит и смотрит в потолок. А потом я опять услыхал «жик-жик». И теперь оно уже не замолкало сутками. Вновь к нашим соседям зачастили перекупщики, красильщики, швеи. Привозили пряжу, увозили «товар». Опять стали появляться знакомые лица фининспектора и участкового. А «харлей» все это время стоял под брезентом; к концу января его похоронил снежный сугроб.

Однажды тетя Маша зачем-то зашла к нам. Она постарела, осунулась. Жаловалась маме на свою дочь: Тамара приехала из армии беременная, родила и с маленьким сыном завербовалась в Калининскую область — что-то там восстанавливать или строить.

— И не пишет, — сказала тетя Маша. — А он… — показала на стенку, — работает, работает, работает. Совсем я одна, Галя.

— Да-да, — посочувствовала мама, — и зачем ему это? Для чего он столько работает? Чтобы потом бегать и разбрасывать деньги?

И тогда тетя Маша неожиданно разозлилась:

— А тебе-то что? Одни люди деньги копят. Другие тратят. А третьи раскидывают. И оставь их в покое, скажу тебе…

Мама долго молчала, поглядывая на дверь, за которой скрылась тетя Маша. Потом произнесла свое.

— Мышигинер коп…

Произнесла совсем не так уверенно, как это делала прежде. И пальцем у виска не покрутила.

Жил-был в одном большом городе маленький оркестр. Как и положено, самым главным в оркестре был Барабан. Родился Барабан рыжим и веселым, но за сорок лет порядочно облысел и стал умным. Он многое знал, Барабан, о жизни. Например, никто лучше, чем он, не мог собраться на гастроли. Ведь на гастроли едут совсем не так, как в отпуск или в обыкновенную командировку. Когда отправляешься в отпуск, можно не брать с собой Певицу. В обычной командировке нетрудно обойтись без собственной Балерины. В гастрольной же поездке без них скучно: совсем не то звучание, не тот, как говорится, каскад.

Жизненный опыт подсказывал Барабану, что для гастролей еще нужны Чтец и Жонглер. Чтец рассказывает смешные истории, а Жонглер пугает зрителей. Порой Чтецу на память приходят грустные или серьезные рассказы, но Жонглер никогда не изменяет настроения в зрительном зале, а всегда пугает. Зрители следят за его движениями и нервничают. Они все время ждут, когда же случится то, что случается. Наконец стакан с водой падает на пол и разбивается, обручи летят в разные стороны, шарики куда-то закатываются, факелы гаснут. Тогда Жонглер в растерянности кланяется и уходит со сцены, а зрители с облегчением вздыхают.

Когда Барабан только начинал свою музыкальную карьеру и был рыжим, он часто задумывался: а почему с Жонглером обязательно случается то, что случается? Когда же Барабан стал умным, он сумел ответить на этот вопрос. Давным-давно Жонглера забыли включить в список, по которому его ближайшие коллеги — Балерина, Мим и Акробат — уходят на пенсию через двадцать эстрадных лет. И вот Жонглер вынужден пугать зрителей до глубокой старости. После своего номера, собрав осколки стакана и обручи, он думает за кулисами: «Верчусь я, как Балерина, гримасничаю, как Мим, сальто кручу не хуже Акробата, а на пенсию — в шестьдесят? Несправедливо!» Люди легко находят оправдание своим неудачам.

Кроме Певицы, Чтеца и Жонглера, Барабан брал на гастроли электрическую плитку, колбасу и много кофе. В отпуске или в обыкновенной командировке люди ходят ужинать в рестораны. Но там, где одни едят, другие — работают. Барабан в ресторанах работал, то есть играл со своим оркестром. Поэтому ужинал он обычно в своем гостиничном номере, где еще жили Чтец и Жонглер. Барабан жарил на электрической плитке колбасу и варил кофе «Здоровье». Чтец открывал консервы, а Жонглер понемногу выпивал. Однако руки у Жонглера на следующий день, как он считал, дрожали не от выпитого портвейна, а из-за обиды: забытые люди, мол, очень-очень обидчивы.

Как-то утром Барабан причесывался перед зеркалом и увидел, что он уже не такой рыжий. «Умнею», — сказал себе Барабан и больше на гастроли не ездил. Надо сказать, что вдали от дома он всегда скучал по жене и детям, которых очень любил. Барабан и физически мучился вдали от дома, потому что от жареной колбасы, консервов и кофе «Здоровье» у него развился хронический гастрит.

С тех пор Барабан и его маленький оркестр играли только в своем большом городе. Теперь не надо было думать и, к примеру, о Певице, без которой гастроли не гастроли, и о Балерине, без которой не тот совсем каскад. Однако проблемы не исчезают только от того, что человек начал вести оседлый образ жизни. В большом городе много оркестров, каждый оркестр хочет играть в большой зале, но играют в больших залах чаще всего большие оркестры. Поэтому Барабан брался за любую работу, а его маленький оркестрик послушно шел вслед. Ведь Гитара была безнадежно влюблена в Барабана, а Флейта — с надеждой — в Саксофона. Влюбленные редко стоят на одном месте, они всегда куда-то идут… Да. Саксофон тоже был влюблен — в музыку, и ему было все равно куда идти, лишь бы играть. И Флейта, между прочим, страдала от того, что абсолютным у Саксофона был только музыкальный слух.

Однажды, когда жена Барабана жарила мужу на завтрак сырники, раздался телефонный звонок. Барабан схватил трубку и уже через три минуты сам звонил Флейте, Гитаре и Саксофону: «Ребята, завтра, в воскресенье, ровно в двенадцать играем у входа во Дворец бракосочетаний». Он звонил своему оркестру, а на кухне жарились румяные диетические сырники.

Жили-были Старик со Старухой. Когда Старик был молодым, он лихо скакал на коне и рубил шашкой врагов. Потом он стал академиком и написал много книг, по которым учились еще родители Барабана. Академики, как известно, никогда не уходят на пенсию и не страдают от этого, как Жонглеры. Старик продолжал работать в свои восемьдесят лет, а Старуха носила ему кофе.

Раньше Старуха приносила кофе на бронзовом подносе, который Старик подарил ей полвека назад. Он защитил тогда кандидатскую диссертацию и на радостях купил поднос в комиссионке. Поднос был старинный, тяжелый, однако молодые руки жены несли его, не напрягаясь. Но не так давно Старуха почувствовала, что поднос ей не по силам: он вырвался из рук, кофейник и чашка разбились, и Старуха, рассердившись, оттащила его на свалку.

В тот же день Старик понял, что он не бессмертен, и, беспокоясь о будущем Старухи, решил на законных основаниях зарегистрировать с ней брак по расчету. По любви они спокойно обходились без регистрации: в законе нет ни одной статьи, которая бы навязывала любовь.

Впрочем, нельзя сказать, что жизнь Старика со Старухой была совсем безоблачной. Порой Старуха чувствовала себя глубоко несчастной: она ревновала Старика. Ревновала к каждой женщине, которая была старше пятидесяти лет. Ревность, как и любовь, не знает, что такое возраст, что смешно, а что глупо.