Михаил Каминский - Переполненная чаша

Расхаживая по классу, Беспалов посматривал на портреты великих людей, как бы призывая их в свидетели, особенно часто — на Льва Толстого, а портрет Мусоргского старательно избегал взглядом. В «методичке», которую Анатолий Сергеевич получил в роно, было требование осветить причины и условия, порождающие пьянство и алкоголизм. Здесь в этом вопросе у Беспалова имелось много собственных сомнений, и он вроде бы забыл о требовании роно. Только вдруг вспомнился ему совсем другой класс — с заколоченными фанерой окнами. В щели между фанерными листами отчетливо проникали звуки продвигавшейся танковой колонны. На подоконниках между разбитыми цветочными горшками лежал снег. Все сидели в пальто и зимних шапках. Единственная лампочка под потолком была заляпана известкой и часто мигала. А на парте перед Беспаловым его сосед Шурик Плаутин нарисовал карикатуру на Гитлера и подписал: «Капут!»

«Странно, — услыхал Беспалов далекий голос Зинаиды Васильевны, учительницы литературы, — я и не догадывалась, что ты, Толя, так блестяще владеешь риторикой, умеешь так увлечь слушателей. Я думала, что ты горазд только на хулиганство… Что же с тобой произошло, что случилось, Толя?» — «Пить бросил, Зинаида Васильевна», — хрипло ответил ученик Беспалов, а весь класс заржал…

Эта часть сна не понравилась Анатолию Сергеевичу, и он обрадовался, когда кто-то выстрелил в него из резинки проволочной «козявкой». «Козявка» только чуть-чуть обожгла щеку, однако ученик Беспалов взвыл и бросился бегом из класса.

Проводив себя печальным и прощающим взглядом, Анатолий Сергеевич сказал сидящим перед ним первоклашкам, что закончил свое вступление и просит задавать вопросы. Сразу же поднялось с десяток рук.

— Начнем с тебя, Светлана, — показал Анатолий Сергеевич на девочку за третьим у окна столом: уж очень быстро и нетерпеливо она шевелила в воздухе пальцами.

— А почему все-таки люди пьют, Анатолий Сергеевич?

Не ушел он от этого вопроса, хоть всякий раз и надеялся: авось не зададут. И, старательно подбирая слова, медленно, с паузами, Беспалов стал отвечать — не в полном объеме, конечно, и не говоря, безусловно, всей правды, а учитывая, как опытный лектор, состав и настроение аудитории.

— Да потому это происходит, Светлана, что далеко не все люди знают с детства, как это теперь знаете вы, ребята, что пить плохо… вредно… стыдно… Что вино и водка — большое горе и зло. Вашим папам и мамам не говорили об этом, а когда сказали, было уж поздно — они почти привыкли: так, мол, принято, не обойтись… Да и ты, Светлана, и ты, Коля, и Азат… — Беспалов с удивлением обнаружил, что знает всех ребят по имени. — И ты, Гога, и Фима, и Карлуша… Все вы тоже пребывали в неведении, да вот пришел к вам я и рассказал, что знаю об этом зле и горе сам, что пережили мои родные и близкие, включая начальника колонны и директора таксопарка…

— Почему, — спросила тихим голосом худенькая девочка Маша, — моего папу, алкоголика, многие жалеют и не ругают?

— Он больной, — без запинки ответил Беспалов, — потому и жалеют. Больных, Маша, всегда жалеют. Но… — Анатолий Сергеевич повысил голос. — Но алкоголизм, Машенька, единственная болезнь, которую человек приобретает сам и как бы по своей охоте. Выпивает — и становится больным… — Беспалов поглядел на портрет Горького и добавил: — Жалость, между прочим, унижает человека.

Как всегда, ребята задавали много вопросов. Он отвечал им осторожно и в то же время не затуманивал правды. Лучше, считал Беспалов, ребятам знать все сейчас, дабы не страдать потом. Но один вопрос заставил Анатолия Сергеевича сильно заволноваться, долго заглаживать волосы, поправлять галстук и, вообще, тянуть время. «А как вы стали учителем? Почему?» — спросил, хитро щуря карие глаза, пухлощекий мальчик Костя. Что ж, рассказывать ему о Джамайке? О его подлостях, о грязи, в которой тот жил долгие годы? О мучениях Джамайкиной матери? О том, как не хотел доктор Дроздов принимать его в больницу: зачем, мол, на тебя, на такого впитого, распадающегося уже на части, тратить время, лекарства, когда есть другие, более перспективные?.. Нет уж, не для ребенка такие подробности, решил Анатолий Сергеевич. И готов уж был во сне признать свое поражение, но внезапно — от горячего умственного напряжения, видно, — нашелся подходящий ответ.

— У меня есть сын, — сказал Беспалов. — Сейчас он мал, но наступит время, и мой сын выйдет из дома. Один, без папы и мамы… И придет к вам. А вы к этому времени станете уже большими. Он будет вашим младшим товарищем и никогда не узнает вкуса вина, потому что вы сами после моих уроков раз и навсегда откажетесь узнать этот проклятый вкус… Вот для Сережи я и стараюсь, ребята.

— Это же эгоизм! — закричал с места толстощекий мальчик Костя. — Это самый настоящий эгоизм — заботиться лишь о своем сыне!

Он хорошо, без запинки, выговаривал «эгоизм» и грамотно, по-взрослому строил фразу. И Беспалов разозлился.

— А что в том плохого?! — спросил Анатолий Сергеевич. — Если каждый взрослый позаботится о своем сыне, внушит своим детям — словом и поведением, делом, — что употреблять алкогольные напитки не надо, плохо, нельзя, то вырастет безалкогольное поколение. Хотя бы одно такое поколение, абсолютно чистое, не тронутое градусами. А потом уж будет проще. Разве не так?

— Так! Так! — закричали ребята.

А разгоряченный Беспалов продолжал:

— Для этого ничего не жалко и все годится, чтоб безалкогольное поколение! — Он вспомнил ту парочку, что была задержана дружинниками в парке или сквере, вспомнил растопыренные пальцы молодой женщины, прикрывавшей лицо от любопытствующей кинокамеры, и, превозмогая душевную боль, крикнул: — Даже на страдания и на позор можно пойти! Пусть любая мука, пусть неприятности на работе и презрение общественности, пусть, только бы наконец вырастить поколение людей, незнакомых и даже с запахом вина!

Наверняка первый «Б» не понял, о чем в данном случае говорит их временный учитель и почему у него дрожат губы и дергается подбородок. Но все, в том числе и упитанный Костя, зашумели, поддерживая Беспалова:

— Правильно! Так! Мы за поколение!

А один ничего не понял, но, поддавшись общему настроению, крикнул два раза подряд:

— Шайбу! Шайбу!

Там же, во сне, Анатолий Сергеевич посмотрел на часы. До конца «Урока Джамайки» в Москве, Калуге, Туле — во всем часовом поясе — оставалось три минуты. И тогда он поднял руку, призывая к вниманию и тишине.

— Дорогие ребята! Сейчас во всех школах подходит к концу урок вроде нашего. И нигде так не шумят, как здесь, а ведут себя правильно и без криков слушают моих коллег Евгения Фомича Сахарова, Профессора… — Беспалов спохватился: «Не то сказал, однако было поздно — Светлана уже тянула руку, и пальцы ее опять нервно, напряженно шевелились.