Михаил Каминский - Переполненная чаша

Ко всему прочему, свою Марусю Гоша полюбил в третьем классе, а предложение насчет женитьбы сделал через одиннадцать лет, так что о скоропалительном сближении с любой красавицей, даже с арабской Зульфией, не могло быть и речи, а значит, правды в Витькиных разглагольствованиях ни на грош. Но и сочувствия к себе со стороны товарищей Челомбитько не желал, считая сочувствие обидным. Чтобы поставить точку, не худо бы дать Витька раза́, чтобы тот встряхнул бы белыми кудрями и замолк. Но никто, знал Гоша, этого его поступка не одобрит. Понять еще могут, однако не простят, и уж тогда прости-прощай, загранка. Отношение к зарубежным командировкам, сложившееся по первому трудному опыту, у Гоши, конечно, за эти несколько минут не могло измениться. «Обойдусь, — считал он, — и без них!» Скоро на участке начнут собирать агрегаты, каких еще не делали, — там электроники вагон и маленькая тележка, интересно повозиться, а его намеревались, слышал, как раз на этот период направить в Грецию. Но и ставить скандальную точку на зарубежной карьере Гоша не стремился. Во-первых, скандал есть скандал. Во-вторых, зачем учился на курсах английскому языку по программе вуза? Это Маруся обязательно спросит. «Я, — скажет, — с двумя детьми. Я стирала-варила-гладила им, да на тебя клала силы, а ты что? Переодевался в чистое и ухлестывал с тетрадочкой на свои курсы? И, получается, попусту ухлестывал?» В общем, такой будет ему «Ай лерн инглиш», что… лучше уж потерпеть и выстоять против нападок Витьки Озолина.

— Да брось ты, Витя! — пробормотал Челомбитько.

Но Озолин — нуль внимания.-Он потянулся к улыбающемуся Троицкому:

— Интересно, Александр Сергеевич, и как это Гоша разглядел Зульфию под сплошной паранджой?

Вот так же Витька светился навстречу учительнице на английский курсах: «Вызовите меня! Можно я отвечу? Ай вонт ту хэлп хим!» То есть желает оказать помощь своему другу Челомбитько, который мекал и бекал у черной доски. А он, Челомбитько, когда и знал грамматический материал или фразы наизусть, все равно стеснялся открыть рот. Гоше казалось стыдным нарочно неправильно возить языком во рту, будто он младенец и дразнится, и тянуть гласные, когда их следовало растягивать по всем английским-правилам. Особенно стыдно было Гоше играть голосом в случае «тьюн уан» или «тьюн ту», то есть вверх в конце фразы или вниз. Чего играть-то? Не артист небось.

Обед подходил к концу. Доминошники полным составом, включая болельщиков, толпились вокруг бочки с водой, имевшей диаметр метра полтора, и затягивались сигаретами или папиросами «по последней». Посреди бочки плавал одинокий окурок (вообще-то окурки в воду не кидали — имелись специальные урны), и Гоша пристально изучал его, демонстрируя волю и безразличие к трепотне Озолина: мели, Емеля, твоя неделя, а все ж послали за границу-то меня, а не тебя.

И наверняка его выдержка возобладала бы над несерьезным настроением Витьки, но неожиданно на Витькиной стороне оказался корифей Троицкий. Положив ладонь на плечо другому корифею — Курбатову, Троицкий произнес насмешливо и со значением:

— Вон оно, оказывается, каков твой лучший воспитанник Георгий Челомбитько!

Курбатов неодобрительно покашлял, поднес к глазам запястье с часами и тем самым категорически пресек возможные для Гоши неприятности.

— Все, конец, работать пора, — сказал Курбатов, поднялся со скамьи и неторопливо направился к корпусу сборочного цеха.

Из сада к сборочному вела посыпанная утрамбованным кирпичным, боем ровная дорожка. Ее давно затоптали, и она потеряла свой ярко-красный праздничный цвет! Вот по ней и косолапил без спешки Курбатов, внушительно поводя из стороны в сторону тяжелыми плечами. Шея у Курбатова была короткая, между чертой недавней стрижки и воротом спецовки белела узкая полоса. Корифей довольно заметно сутулился, и, глядя ему вслед, Гоша вспомнил, что Курбатов болен и лечится от какого-то паразита, забравшегося к нему в организм во время пребывания Курчатова в одной из южных стран. Потому-то и в арабский эмират на берегу Персидского залива пришлось оформляться Челомбитько. Разве он сам рвался туда? И вообще…

Неделю, наверное, подряд по стеклянному «фонарю», который был у цеха вместо крыши, по очереди барабанили дождь и град. Потом лег первый снег. И лишь затем товарищ Кузьминых разрешил Гоше: «Можно». И поздравил с отсутствием рекламации.

Гоше выдали внушительную премию. Марусе на нее купили сапоги на белой платформе и семь клубков мохеровой шерсти, а Севке — широкие горные лыжи со специальными ботинками и кривыми палками. Севка сказал, что кривые они — для амортизации, когда отталкиваешься, спускаясь с вершины, но Гоша прикинул, что сыну сгодились бы и прямые, по крайней мере пока. Вот когда в заводском спортклубе создадут горнолыжную секцию, тогда — пожалуйста.

Катюшку тоже не обошли вниманием — достали костюмчик к зиме: на молнии и утепленный якобы гагачьим пухом. Гоша подумал: «Черт его знает, чей там, внутри, пух! Кто ж из обыкновенного любопытства станет распарывать костюмчик?»

Сам он к зиме оказался без обновы. Но тоже пока. Поскольку в первую же получку, решили они с Марусей, надо приобрести приличную куртку с капюшоном. Теперь модно носить куртки.

В день получки Гоша пришел на работу и увидел в тамбуре за первыми дверями цеха афишу: «Отчет шефа-монтажника Челомбитько Г. В. о загранкомандировке». Вторые — стеклянные — двери были наполовину открыты под напором потока воздуха от калорифера. От этого же теплого воздуха афиша, не закрепленная снизу, раскачивалась и колыхалась. Лишь придержав ее рукой, Гоша обнаружил, что отчитываться ему предстоит прямо завтра, и сильно испугался.

Он рванул к профоргу, чтобы просить отсрочку, но просьба не имела результата, хотя профорг Зайцева посочувствовала ему. Таков, мол, приказ начальника цеха Никитина.

В кабинете у начальника, к Гошиной радости, сидел секретарь партийного бюро Огарышев Глеб Николаевич. Он был человеком очень отзывчивым. Однако и Огарышев не смог оказать Гоше помощь: все дни, вплоть до ноябрьских праздников, занимали всякие-разные важные мероприятия.

— Мы не хотим комкать ваш отчет и присоединять его к какому-нибудь заседанию, — объяснил Глеб Николаевич. — Все же первая ваша поездка. Школа для молодых. Учтите, Георгий Владимирович, вопросов наверняка будет много. Готовьтесь. Основательно готовьтесь.

Никитин, разглядывавший Гошу со скрытой в темно-серых глазах усмешкой, посочувствовал:

— Да, туго вам придется, Челомбитько.

Сочувствие его, похоже, было притворным. У Гоши и так вспотели ладони, когда прочитал объявление, а теперь он ощутил, что рубашка прилипает к лопаткам: в словах Никитина звучал подвох и вроде бы угроза.