Михаил Каминский - Переполненная чаша

Но, совершенно правильно понимая ситуацию, Гоша ничего не мог с собой поделать и продолжал талдычить насчет экономики и торгово-финансовой деятельности эмирата.

И тут, как прорвало запруду, в зале загомонили:

— Ты теперь про климат и осадки!

— Какие там почвы, еще не сказал!

— Даешь про выплавку алюминия!

— А верблюда ты там видел?

Секретарь партийного бюро Огарышев бросился на выручку Гоше.

— Я понимаю так, — сказал он, — что товарищи хотят задавать вопросы в устной форме. Возражений нет? Только по порядку. Кто первый?

Конечно же первым с места вскочил Витька Озолин. Ясные глаза его сияли.

— Как в этом эмирате у тебя, Челомбитько, было насчет эвентуального времяпрепровождения.

И плюхнулся на место с таким видом, словно уложил Гошу прямым ударом под дых.

— Эвентуального? — переспросил Гоша. — Эвентуального… — повторил он. — Насчет, этого… понимаете…

— Подожди, Челомбитько, — прервал его потуги Курбатов и медленно поднялся за столом президиума. Его правая ладонь, с широко растопыренными пальцами была плотно прижата к боку — в том месте, где у Курбатова, находилась больная печень. Еще Гоша заметил, как густо наливается краской короткая шея его бывшего учителя.

— Простим, товарищи, — сказал Курбатов, — Виктору Озолину его неосведомленность. В загранкомандировках Виктор Озолин еще не бывал, поэтому и не знает, какие там у нас люфты для ничегонеделания. Нет люфтов. Так что ничего эвентуального у Гоши не было и быть не могло… Какая там, в эмирате, средняя температура?

Это Гоша знал без блокнота.

— Тридцать семь в тени.

— Слыхали? — спросил Курбатов у зала. — В тени тридцать семь. Так что, если бы и появился зазор между работой и сном, все равно не прогуляешься… А верблюда Челомбитько наверняка видел.

После вмешательства Курбатова Гоше дышалось уже легче. Вопросы, правда, сыпались один за другим, однако все они были по существу: как удалось поспеть за полторы недели, имелся ли при такой жаре кондиционер в гостиничном номере, об отношении к нам простых арабов, насчет переводчика и так далее.

— Переводчика не дали, — сказал Гоша, — а успел я потому, что парень у меня был на подхвате. Черный-черный, местный. Худющий. Но очень старательный. Я ему: смотри, как надо делать, Бахри. И показываю, и объясняю, если он чего не понял. А Бахри мне вежливо: спасибо, мол, мистер Гоша, теперь ясно, мистер Гоша…

— И на каком же языке шел этот диалог? — Витька Озолин не угомонился и опять целил в больное место. — Ты же по-арабски вроде не сечешь. Как разговаривали-то?

Гоша потупился:

— На английском мы с ним разговаривали… В общем-то на английском.

Ну что он такого заявил? Что смешного произнес? Почему все захохотали? И Огарышев, и Курбатов вместе со всеми.

А отсмеявшись, парторг зачитал письмо «Техноэкспорта» с благодарностью в адрес товарища Челомбитько и сказал:

— Есть предложение одобрить отчет… мистера Гоши.

Казалось, опять бы последовать смеху. Но было тихо. И в этой тишине взметнулись ладони. Проголосовали единогласно. Даже Витька Озолин нехотя сделал уголком руку и с еще большим нежеланием распрямил ее.

«Чему завидует? — думал, глядя на его потуги, Гоша. — Работе до упора? Непрекращающейся жажде, когда, кажется, целое озеро выпил бы, а потом еще большую кружку? Или иностранным деньгам? Да какие там деньги за полторы недели! Половину сувениров уже на обратном пути в Шереметьевском аэропорту купил…»

В зале почти никого не осталось. Спускаясь со сцены по скрипучим ступеням короткой лестницы, Гоша свернул в трубочку и сунул в карман уже ненужный ему блокнот…

Только дома он, наконец, нашел ответ на свое недоумение. Подсказала ответ Маруся.

— Ты, — объяснила она, — мир повидал, а Витя не повидал.

Вот тогда-то в голове у Гоши прояснилось. И крошечный эмират с тридцатью семью градусами в тени, и короткая дорога от гостиницы к типографии, полузанесенная песком, и черный худой Бахри, испуганно бросавшийся исполнять даже не приказы Гоши — малейшее его пожелание, и сплошные облака за окном самолета по дороге туда и на обратном пути — все это предстало перед ним огромным миром.

Тридцать лет проработал Молотилов в ремонтно-строительной бригаде, а как повернуло на четвертый десяток трудового стажа, попросился у заместителя директора перевести его. Куда-нибудь.

— Да ты у нас, оказывается, шустрый, Петя, — сказал тот, — скачешь с места на место. Летун, одним словом.

Кроме этого замдиректора, над Молотиловым были и другие начальники. Если выражаться армейским языком, — непосредственные: бригадир Бурмистров, например. Или Мещерский — прораб. Но Молотилов считал, что имеет право обращаться сразу к высшему руководству. Вот и замдиректора подтвердил это право Молотилова: стал шутить с ним и называть его по-свойски, хотя он, например, даже Ленке-диспетчерше — и той «выкает». А Ленка-то — племянница Молотилова. Может, потому «выкает», что она на заводе всего-то год: в институт не попала и поневоле влилась в ряды рабочего класса.

Кабинет у замдиректора по хозяйству маленький, узкий и полутемный. Единственное окно смотрит в сторону котельной, расположенной совсем рядом с заводоуправлением, и видит старый-престарый, покривившийся кирпич, с которого слезла побелка, и стена стала вроде снежного барса во время линьки — пятнистой. Таких барсов Молотилов наблюдал лично в период прохождения срочной службы в рядах Вооруженных Сил. Давно, значит… А над головой замдиректора находился телефонный коммутатор: межэтажное перекрытие ничуть не спасает от крикливых голосов и повизгивания вертлявых стульев под телефонистками. В общем, не по чину и не по возможностям хозяина был кабинет: ни простора, ни тебе полированных панелей, ни дубового паркета. Обыкновенные обои, линолеум и задрипанный стол, как у рядового бухгалтера. Но зато фамилия у зама, по хозяйству была такой, что второй и не встретишь: Л и́ к е р. С ударением конечно же на первом слоге, и он, замдиректора, понятно, требовал непременно соблюдать это ударение, особенно в присутствии постороннего контингента. Но кто из заводских хоть бы разок не ошибся?

С неделю назад, например, обсуждали на парткоме вопрос о дисциплине. Если честно и открыто, где она самая неустойчивая? Не в сборочном же цеху и не в отделе главного конструктора. И потому, естественно, склоняли Павла Ферапонтовича По всем направлениям: товарищ Ликер не побеседовал с женой плотника Мартемьянова, не знает, в каких условиях проживает грузчик Сушинский и как учатся дети у прогулявшего три дни кладовщика Власова. И так далее. Сходились на том, что все беды проистекают из-за нерасторопности товарища Ликера: не дошел до каждого. Вот если бы дошел…