Михаил Каминский - Переполненная чаша

— Не надо, не звоните, — отказался Захаров, поднимаясь из старого кожаного кресла. Во всех кабинетах стояла современная мебель, а зам по хозяйству собрал к себе облезлый «антиквариат». — Нет времени на станцию техобслуживания. В три у меня совещание по новому агрегату, уже не отменишь, а в шестнадцать тридцать встреча в СКБ… Неужели, — он сделал еще одну попытку избавиться от этой поездки, — никого помоложе, чем я, на заводе не найдется? Во ведь как загружен!

— Хватит, Вася, плакаться, — сказал Павел Филиппович. — Серебрянский — бывший главный конструктор, ты — настоящий. Эстафета поколений, одним словом.

— Я только исполняющий обязанности, — без особой охоты напомнил Захаров. От приставки «и. о.» он испытывал моральный урон без малого уж два года. — Да и другие главные были между нами.

— Значит, Вася, не звонить в сервис, доберешься к Ростиславу Антоновичу? — уточнил замдиректора.

— Сервис! — Захаров пренебрежительно хмыкнул. — Как-нибудь не застряну.

До дачи Серебрянского Василий Николаевич доехал неожиданно быстро: самый непролазный после дождей участок дороги — глинистый проселок — крепко задубел под жарким солнцем, и «Нива» катилась по нему, будто по шоссе высшей категории, только пыль, поднимавшаяся с обочин, густо оседала на капоте и крыше машины.

Пока Ростислав Антонович готовился к поездке на завод, Захаров помыл «Ниву» и погулял по дачному участку. Дом Серебрянского был еще крепким. Держась на почтительном расстоянии, его хороводом обступили старые яблони: мощные корявые стволы в белых известковых «юбках», разлапистые ветви, усыпанные еще небольшими и темно-зелеными плодами. Хотя Василий Николаевич думал о предстоящих заводских делах, однако он не мог не заметить, что ровненькие грядки чисты от сорняков, кусты смородины и крыжовника подстрижены, а штакетины забора — одна к одной, нет ни покосившейся, ни вылезающей из ранжира — и недавно покрашены охрой.

Дачный участок походил на своего хозяина, а Ростислав Антонович был, можно сказать, — от своей дачи: высокий седой старик, еще стройный и, видимо, сильный, если может держать в таком порядке обширное и непростое хозяйство. Когда Захаров приехал, Серебрянский заканчивал рыхлить клумбу у самого крыльца. Граблями он управлялся легко и даже вроде изящно, точно в руках у него не садово-огородный инвентарь, а, допустим, клюшка для игры в гольф. Вот таких, похожих на Серебрянского, стариков Василий Николаевич встречал на спортивных площадках в зеленой зоне Канберры (из Австралии, куда ездил контролировать монтаж своей первой машины, Захаров вернулся не так уж и давно, полтора месяца назад).

— Я готов. Можем ехать, — отрывисто и сухо произнес Серебрянский, появляясь на крыльце. Но как только повернул голову к окну, занавешенному густым тюлем, на его вытянутом худом лице появилось выражение нежности.

— Не волнуйся, Дашенька, к семи я вернусь, — обращаясь к этому окну, сказал Серебрянский.

Обратный путь оказался более трудным. На лесной просеке ветки подлеска царапали краску на бортах «Нивы», а пни, плохо различимые в густой траве, задевали защиту картера. При каждом ударе Захаров болезненно морщился. Пока ехал, он вспомнил еще с десяток неотложных дел, которые наверняка перехлестнут и рабочее время, и юбилейное заседание — останутся на вечер.

Серебрянский царственно возвышался справа от Василия Николаевича. Тонкий, с горбинкой, нос. Худая, жилистая, коричневая от густого загара шея. Белоснежный воротник накрахмаленной рубашки. «Если быть объективным, — думал Захаров, поглядывая на Ростислава Антоновича, — то наш офсетный агрегат с газовой сушкой значит гораздо больше, чем та знаменитая машина Серебрянского. Да, она практически не уступала зарубежным, а наша превзойдет уровень лучших мировых образцов». И вот, вместо того чтобы доводить до ума грядущее чудо полиграфической техники, он должен выполнять роль извозчика?.. «Не волнуйся, Дашенька, к семи я вернусь», — вспомнились Василию Николаевичу слова Серебрянского. Но ведь и у него есть своя Дашенька по имени Елизавета, которая не в редких случаях, а, считай, каждый вечер ждет с нетерпением мужа. И сын есть. Он тоже ждет отца. А у Серебрянского, кажется, детей нет. Впрочем, такие подробности Захарову были неизвестны: когда Ростислав Антонович ушел на пенсию, сам Захаров работал всего-то замом у начальника сборочного цеха, так что их производственные пути пересекались редко, а семейные вообще никогда.

С каждой минутой настроение у Захарова становилось все хуже и хуже. И когда, наконец, выскочили на шоссе, он погнал «Ниву» с максимальной прытью. И он, и Серебрянский всю дорогу молчали. Только где-то на городской окраине Ростислав Антонович, склонив ухо к плечу, произнес:

— Теперь я точно могу сказать: у вашей машины не работает правый передний амортизатор.

Он произнес это торжественно, точно совершил открытие, которое так и просится в государственный реестр.

— Спасибо, — поблагодарил Захаров.

В проходной вахтер передал записку от Павла Филипповича. «Вася, родненький, читай это мое послание — и не падай в обморок. Меня вызвали в райком. Конечно, к торжеству постараюсь вернуться, но в оставшееся время командуешь только ты. Да, судя по всему, придется собраться нам не в Доме культуры, как намечали, а в конференц-зале. Звонил директор и просил механические цехи закончить план аврала сегодня, так что основная масса людей будет занята допоздна. Конференц-зал хоть и невелик, но очень уютный, Вася… Чуть не забыл: тебе от Землянникова особый приказ — подготовить к его завтрашнему возвращению всю-всю документацию на новый офсетный агрегат. Радуйся!..»

В обморок Захаров падать не стал, но и радости не испытал тоже, хотя «особый приказ» директора мог означать лишь одно: коллегия министерства утвердила программу, и теперь он может заняться агрегатом вплотную, не распыляясь на мелочи.

— Пойдемте, — позвал он Ростислава Антоновича, который тихо стоял в стороне и ждал.

Будто чужой в этих стенах, Серебрянский осторожно двинулся вслед за Василием Николаевичем по мраморным плитам темноватого фойе. Здесь, а потом в коридорах и на лестнице, которая вела к конференц-залу, им встречались работники заводоуправления и кое-кто из цеховых; они здоровались с Захаровым, а на Серебрянского глядели с той малой долей любопытства, которая адресуется посторонним. Дважды на их пути попадались объявления о торжественном заседании — с портретом Ростислава Антоновича, но портрет, очевидно, увеличили с давней фотографии, и потому сходство с оригиналом было весьма отдаленным.

Серебрянский по-своему оценил ситуацию. Слегка улыбнувшись, он сказал: