Сергей Кочергин - Деревянные волки

В это время раздался очень сильный стук в дверь — Михалыч слегка дернулся и спрятал руки в карманах галифе.

— Кого еще черти носят? — буркнул он себе под нос и пошел открывать.

До того, как вернулся Михалыч с поздним гостем, который был с гитарой, — она почему-то была с двухметровой цепочкой, — я еще успел представить себе картину, как он и Сашка в белых халатах сидят за огромным столом, усыпанным яблоками, и меряют каждому яблоку температуру «человеческим» градусником.

Борис быстро прошел к столу, выставил бутылку и, не выпуская из рук гитару, полез к Михалычу обниматься.

— Михалыч, извини, кажется, я тебя сегодня обидел. Извини, я больше не буду. Вот, гитару у пожарников купил. — Он поднял вверх гитару со звенящей цепью.

— Вчера, — поправил его Михалыч.

— Вчера? — удивился Борис. — Вчера я ехал в поезде. Ты тоже ехал в поезде?

— Час ночи. Все, что было вечером, было вчера.

— А про то, как отцвели уж в говно хризантемы в саду, я когда пел? — Борис прислонил гитару к стене.

— В прошлой жизни, — пошутил Михалыч.

— Стоп! А вот этого не надо. Во-первых, в прошлой жизни я был собакой, и петь не мог. А во-вторых, я сегодня и сейчас здесь… живой. — Он поднес к лицу ладонь и постучал по ней пальцем. — Жи-вой!

— А в-третьих, мы, кажется, не одни, — прервал «актера» Михалыч.

— О да, мы не одни, здравствуйте, дядя! — Борис повернулся к Сашке, вытянул руки вперед и еще раз повторил, «играя» неизвестно кого: «Здравствуйте, дядя!».

— Здрасьте, — тихо сказал Сашка.

Борис на мгновенье задумался — мне показалось даже, что он вдруг стал абсолютно трезвым, откупорил свою бутылку, разлил по стаканам водку, взял стакан, жестом пригласил Сашку выпить, чокнулся: — За нас! — Выпил, прикоснулся пальцем к Сашкиному плечу и добавил: — Теперь ты уже не дядя.

— Почему? — спросил Александр.

— Потому что здесь традиция такая: если вместе не пили — значит, дядя. А у меня в этой деревне, может быть, уже ни одного дя-яди не осталось! — Борис опять начинал «играть».

— Борь, прекрати, — попросил Михалыч.

— Извини, нервы, срываюсь. — Борис снова повернулся к Сашке и протянул руку: — Будем знакомы. Боря.

Сашка встал, пожал руку и снова сел.

— Ну да, — подытожил Борис. — Целоваться не будем. А ты — Саша.

— Да. А ты откуда меня знаешь?

— От него. — Борис неуверенно показал большим пальцем на Михалыча. — Мы тебе письмо вместе писали. Я лично три строчки сочинил. Михалыч, подтверди.

— Все с вами ясно, — грустно сказал Сашка. — А я-то думал.

— Михалыч. — Борис глубоко зевнул. — А гуся, который Сашу восемнадцать лет ждал, ты уже зарубил, или завтра?

— Дурак ты, Боря.

— Почему?

— А просто так. — Михалыч нервничал. — А хотите, я вас по-настоящему познакомлю? Вот этот клоун, — он показал пальцем на Бориса, — по всей вероятности, мой сын.

— Я твой сын? — Борис завертел головой и скривил лицо так, как будто его резко затошнило.

— Может быть, — уточнил Михалыч.

— А я, может быть, был бы и не против, — спокойно ответил Борис. — Мне сейчас и податься некуда. Жили бы вместе. Деньги у меня есть. Один я с ними не справлюсь — сейчас сяду на стакан и проснусь зимой, а там — гуси белые в снегу «га-га-га…». К Оксане точно не вернусь. И сегодня, заметь — не вчера, а сегодня, к тебе не просто пришел, а переночевать. От греха подальше. Убить ее хотел.

— Успокойся, все пройдет. — Михалыч налил водки и подвинул стакан к руке Бориса.

— Ага, как с белых яблок дым. А ну-ка, Михалыч, скажи мне «сынок».

— Не могу. — Михалыч опустил голову.

— Правильно. Потому что это неправда. Потому что у моего папы кличка была «Итальянец».

— И что из этого вытекает?

— А вот что. — Борис задрал рубаху и показал ему правый бок. — Видишь родимое пятно, как сапог. Во-от, а у тебя такого нет.

— Ну и?

— А у него было. Михалыч, не фантазируй. Мы с тобой просто друзья. Давай лучше споем твою любимую и определи меня куда-нибудь спать. Праздник, который всегда с тобой…

— Это запой, — продолжил Михалыч.

— Это от-бой, — вежливо поправил Борис и снова обратился к Сашке: — А тебе, брат, я не завидую. Спать не будешь ты три дня. И родимых пятен у тебя нет. А «наш папочка» на «финише» большим философом заделался. Он еще докажет, что и ты его сын. Ты думаешь, зачем он тебе галифе выдал? Просто так? Сначала он попытается доказать, что ты его сын, а потом будет смотреть на тебя, вспоминать, каким он был в лучшие годы, и плакать.

— Вы несете откровенную чушь, Борис Иванович, — сказал Михалыч. — Можно подумать, что я подстроил его выпадение из автобуса, чтобы потом поменять его штаны на галифе. Ну как ты представляешь себе ситуацию, если бы Сашка не упал в грязь — «здравствуйте, снимайте штаны и надевайте мои галифе»? Ну, нет у меня других штанов, ты же знаешь, я всю жизнь в галифе ходил.

— Откуда я про всю твою жизнь могу знать? Может быть, пока я не родился, ты в тельняшке ходил, — возразил Борис.

— А вот это уже не смешно. И вообще, Боря, клоун ты по жизни и всего лишь.

— Я клоун?

— Ну не я же.

Михалыч встал со стула, прошелся от стола к стене и обратно, заложив руки за спину, мельком глянул на спокойного Бориса и обратился к Сашке:

— Сань, слышь, я тебе сейчас расскажу историю, а ты потом скажешь, были в ней клоуны или нет. Короче, в прошлом году, уже морозец был, снежок, до инфаркта еще, иду по улице поздним вечером. Слышу, зовет кто-то: «Миха-а-лыч!». Сразу не понял, кто и откуда, потом присмотрелся — Боря на трубе сидит, в одних кальсонах, ноги в дымоход опустил. Представляешь?

Не знаю, что в это время представлял Сашка (по всей вероятности, и дом был не такой, и улица не та, и вместо черемухи в полисаднике — яблоня или вишня), но я представил именно эту деревню. Я помню, как приходит зима именно сюда, помню, как пахнет вечерний декабрь, когда снег поглощает тысячи других запахов и оставляет печным дымам «сумасшедшую» радость подниматься над деревянными домами, опускаться поближе к земле и, не касаясь ее, уплывать куда-нибудь «подальше от реки» и властвовать над всеми другими запахами. А еще я помню, как скрипит декабрьский снег под ногами у того, за кем ты идешь по следу. И если это происходит перед восходом солнца можно услышать, как некоторые звездочки в небе в это время позванивают, как далекие колокольчики…

— Михалыч!!!

Я явно представил, как Михалыч смотрит в небо, потом на крышу дома — и видит Бориса, который сидит на трубе, свесив ноги в дымоход.

— Михалыч, зайди к моей дуре, скажи, что я на трубе замерзаю!!!

— Не понял. У тебя там гнездо, что ли?

— Пока все объясню — околею. Протест у меня. Ушел от нее босиком — довела! Возвращаться стыдно. А она, сволочь, спит, наверное. Зайди, Михалыч.