Сергей Кочергин - Деревянные волки

— А я, между прочим, в твоей траншее подкову зарыла, — сказала Лиза совсем не к месту.

— Подкову? Зачем? — удивился Александр Сергеевич.

— Чтобы ты ее завтра, точнее, сегодня нашел и стал счастливым.

— Значит, это судьба, солнце мое, — задумчиво произнес он.

— Какая судьба? Чья?

Он не отвечал.

— А когда вы будете в свою Москву уезжать, вы волка своего с собой увезете? — спросила она, почти прижавшись губами к его уху.

— Лиза! — Он слегка отодвинулся от нее. — Между прочим, ты как медик должна знать, что есть органы…

— За которые голова не отвечает, — продолжила она фразу.

— Ну, типа того.

— У меня тоже есть. — Она громко рассмеялась. — Так что ты там про судьбу рассказывал?

— Забыл, — коротко ответил он.

— Отток крови в другие места — говорю как медик, — констатировала Елизавета и после небольшой паузы несколько раз хихикнула, прижавшись губами к его плечу.

— Даже интересно, чем все закончится? — спросил он непонятно у кого — у нее или у самого себя.

— Как чем? Ты же сказал, что заберешь меня в Москву, — она перевернулась на спину, заложила руки за голову и продолжила мечтательно: «Представляешь, ты, я и подстреленный волк приезжаем в Москву, поднимаемся на какой-то там двадцать пятый этаж — „здравствуйте, дети, здравствуй, дорогая жена“».

— Я с ней уже два года не живу, — перебил ее Александр Сергеевич.

— А тут вы, пожалуй, врете, уважаемый дядя Саша.

Он снова промолчал.

— Хорошо, — согласилась она. — Эту тему мы трогать не будем. Так что ты там хотел рассказать про судьбу?

Он по-прежнему молчал.

— Будешь молчать — начну кричать. Соседи прибегут. Зинка в первую очередь.

— Можешь начинать, — ответил он.

— Очень надо! Ты завтра уедешь, а мне потом еще два года объясняться.

— Завтра я не уеду. Я даже на кладбище еще не был.

— Сходишь на кладбище — и уедешь. Сказку хотя бы, что ли, рассказал — может, я и уснула бы. — Она снова повернулась к нему и прижалась к плечу лицом. — Я понимаю — у тебя критические дни, может, звезды так стоят, может, какое-нибудь родовое проклятье в фазе обостряется. Успокоить тебя нельзя, можно только раздражать. А представляешь, Дорогой Гяга, сколько было бы заморочек, если бы ты в самом деле застрелился? Милиция, ФСБ, родственники, тело нужно было бы в столицу вашей Родины транспортировать, мамка бы в обморок падала. Хорошо, что ты живой, правда?

— Правда, — согласился он.

— Хорошо хоть с этим согласился, — сказала она шепотом. — Мне бы, конечно, больше всего мамку было бы жалко, она у нас очень впечатлительная. Кстати, у нее завтра день рождения. Она, наверное, до сих пор не спит, про подкову думает.

— Про какую подкову?

— Про ту, которую я в твоей яме закопала на счастье, которую двадцать шесть лет назад папка прибил к двери. За которой в двенадцать часов ночи я ходила к маме на квартиру. Понимаешь?

— Понимаю, только не реви, пожалуйста. — Он приподнял свое свободное плечо, повернул голову и поцеловал Лизу. — Спасибо.

— Пожалуйста. Не знаю, за что. Я не реву. Не дождетесь, — ответила она.

— Ну и хорошо, — сказал он и через длинную паузу добавил: — Будем спать или про подкову рассказать?

— Сказку, что ли?

— Сон.

— Только что сочинил?

— Нет. Он приснился мне лет десять назад.

— Тоже в критические дни?

— Или я рассказываю — ты молчишь, или я молчу — а ты спишь.

— Слишком много «или», я молчу — рассказывай.

— Снится мне сон, — очень серьезно начал Александр Сергеевич.

Лиза «хмыкнула» ему в плечо: «Извини. Просто смешно. У тебя такой серьезный голос — как будто, в самом деле, профессор на кафедре. Извини. Больше не буду. В тебя, наверное, студентки влюбляются, да?»

— Спокойно ночи.

— Гяга, дорогой, прости, пожалуйста. Я больше не буду. Я буду молчать, как мышка.

Он очень долго молчал. Мне даже показалось, что они оба уснули. Прошло минут двадцать. Он несколько раз кашлянул и спросил:

— Спишь?

— Нет. Молчу и слушаю.

— Бегу и падаю, — неизвестно к чему сказал Александр Сергеевич.

Лиза молчала.

— Молодец. Спасибо. Снится мне сон… Как будто я на войне… Не на такой войне, как сейчас, а на большой, на которой кричали: «За Родину! За Сталина!». И бегу я по какой-то дороге, которая обстреливается со всех сторон. Падаю, встаю, опять бегу. Опять падаю — и ударяюсь локтем о какую-то железяку. Смотрю — огромная подкова в пыли, с цепью. Подкова тяжелая, раза в три тяжелее настоящей, и надпись на ней: «Кто найдет эту подкову — станет самый счастливый. Только сила сей подковы до тех пор, пока она у тебя висит на шее, а в нее стучится сердце». А что делать — жить хочется ужасно, взял эту подкову и, не задумываясь, нацепил на шею. Вдруг стало тихо — кончилась война, птички запели, запахи появились… Где-то далеко, на опушке леса, окошко зажглось. Иду по полю на огонек. Прихожу к избушке, стучу в окно — выходит молодая женщина, лет тридцати пяти, красивая до умопомрачения. Берет меня за руку, молча, ведет в горницу — большой стол, белая скатерть, крынка молока на столе — сказка. Автомат — на гвоздь, гимнастерку — на гвоздь, сажусь за стол — и начинаю засыпать, от счастья… Она снова берет меня за руку, ведет в баню, хлещет веником — опять счастье. Только сама почему-то не раздевается, в белой рубашке, а рубашка не мокнет, но все равно — счастье…

Потом мы идем в спальню. Белые простыни, пуховые подушки, деревянный конь в углу — скрип-скрип, войны нет — счастье. Ложимся, она молчит, я молчу, не двигаемся, тишина. И дернул меня черт руку к ее груди протянуть…

— И что? Там тоже — счастье? — Лиза нарушила молчание.

— А там, солнце мое, такая же подкова на цепочке, как и у меня, — ответил Александр Сергеевич.

— Ну вот, — выдохнула она. — Какая-то грустная сказочка про счастье.

— Это не сказка, а сон, — поправил ее Александр Сергеевич.

— Да-а, Дорогой Гяга, кем же ты все-таки работал, если тебе такие остросюжетные сказочки снятся?

— Это все, что ты можешь сказать? — ответил он вопросом на вопрос.

— Нет, не все. Я хочу сказать, что эта сказка, или, извините, сон, — очень неправильная.

— Почему?

— Потому что. Может быть, я, конечно, совсем дура, но если бы сказочка твоя была правильной — ты бы эту вторую подкову нашел еще в бане, тем более, если с войны пришел.

— Лиза, это же сон, который нельзя изменить, его можно только увидеть, — стал оправдываться «Дорогой Гяга».

— Значит, солдат был неправильный. — Елизавета «выпорхнула» из-под одеяла, убежала на кухню, быстро надела свой сарафанчик и так же быстро вернулась. — Вставай, солдат.

— Не понял, что случилось? — Он медленно сел.