Алексей Камышинцев - Начало осени

Но ведь как получается — сидят члены общества на заседаниях, друг на друга смотрят. Опыт-то свой им передавать некому. Самих себя поучать? Так они все ученые. Спасибо, школа соседняя иногда пришлет пионеров. Учительница в дверях встанет — слушают.

— А уж пионеры-то, прости господи! — Иван Кузьмич снова оживился. — Мальчишки еще ничего, курят только много, а пионерки? Здесь торчит, тут сверкает, намазаны, накрашены, бирюльками обвесились. И хоть бы на одной галстук увидать! Точь-в-точь мои внучки младшие.

— Это верно, девчонок от мальчишек не отличишь, — невпопад поддержал его Седой, — все такие красивые да ладные.

Но Плешивин и на этот раз не обратил на него внимания.

— И ведь какие вопросы задают, подлецы! «Почему на Западе уровень жизни выше, чем у нас?» Эх, не те времена, нет твердой руки. Показали бы им уровень жизни.

Седой на это ничего не сказал, такие вопросы являлись для него слишком сложными.

— Понятно, откуда все это идет, — продолжал брюзжать Иван Кузьмич. — Из кино! Случайно попадешь на какой-нибудь буржуазный фильм, так неделю потом не отплюешься. Да и наши хороши, тянутся за ними… Только на экране и делают, что курят, пьют да по чужим кроватям валяются — и бабы, и мужики. Чего же ожидать? Они и в жизни так поступать будут, молодые-то. Вон Нинка, дурища, нагуляла брюхо — носи теперь! И ведь если бы аборты были запрещены, а то — пожалуйста, делай…

Много справедливых и горьких мыслей накопилось у товарища Плешивина за его пенсионную жизнь, а поделиться ими не с кем. Дома рта не дадут раскрыть — надоел, вишь, со своими разговорами. Внучка так и обрежет: «Не зуди!» Ветераны не в счет, они все, что имели сказать, давно друг другу выложили, теперь на заседаниях молчат больше. Проведет очередной докладчик политинформацию, составят коллективное письмо парагвайскому президенту или другому какому международному террористу — и все, по домам. Не с кем поговорить. Вот только этот, малоумный, выслушает…

— Так что ты давай приходи сегодня в шесть вечера. — Иван Кузьмич поднялся.

— Обязательно, обязательно… — Седой часто закивал, преданно глядя на Плешивина, величественно удалившегося в сторону автобусной остановки.

Голоса его не беспокоили, и он решил немного вздремнуть. Уселся поудобнее, пристроил сумочку с недопитым шафраном под локоть и стал засыпать. Ему вспомнился десяток бутылок, стоящих в комнате под кроватью. Ленка берет по пятнадцать копеек… Одиннадцатая бутылка с собой, должно хватить.

Седого разбудил голос. Вернее, он услышал его в тот момент, как проснулся. Так случается, с тех пор как он заболел. Голоса словно ждут его пробуждения:

«Пьяный старик. Здесь люди ходят, а он спит».

«Нехорошо. Рабочий день кончается. Его могут сдать в вытрезвитель».

«Там ему и место…»

Седой не открывал глаза, слушал. Но голос понял, что он не спит:

«Ага, притворяешься, гад! Допивай остатки и иди сдавать пушнину».

Голос отлично знал, как называется порожняя тара. Седой послушно влил в себя остаток шафрана и поплелся домой за десятком пустых бутылок.

С обеда восьмая бригада тем же порядком отправилась в промзону. Промзоной называется любое огороженное место, где осужденные работают под охраной. В жилой зоне тоже работают — в мастерских, подсобных цехах, на хозобслуге. Там все больше доходяги да придурки. Вообще-то слабоумных сюда не направляют, но кто его сперва разберет — свихнутый он малость или запился до такого скотского состояния? Вот посидит с полгодика, полечится, весь хмель из него выйдет, а дурь останется, тогда ясно — придурок.

Да и то — серединка на половинку, вроде Седого: не поймешь его, то ли он и вправду малость не в себе, то ли прикидывается. Они тихие: сетки плетут, коробки клеят, инструмент нехитрый — лопаты и топоры — в порядке соблюдают иль на кухне, в ложкомойке, шестерят. С ними же и доходяги — те, у кого на почве пьянства туберкулез открылся или уж настолько организм истощен, что и не восстанавливается.

Колька таким не завидовал: хоть и в тепле, и работа легкая, а все ж не люди. Кому не лень помыкают ими, всяко изгаляются. Безответные ведь… Да и промеж себя они плохо живут, все делят чего-то, ссорятся…

Среди нормальных и то каждый норовит взять верх, на чужом горбу проехаться. Кто помоложе, посильнее, на кухню ночью картошку чистить не пойдет, хоть ему и в очередь, погонит слабого. Койку заставит заправлять вместо себя, сапоги чистить. Кольку попервам один все донимал, но он оздоровел малость, отмазался. Тут так: воли не давай, бей в морду. Иначе — загрызут.

Кто на слабого полезет? Только шакал, а ему стоит раз показать, что не боишься, он и отстанет. И другие шакалы хвосты подожмут. Жить здесь трудно, не курорт, но можно, если не грызть друг дружку. Ну много ли начальство тебе досадит? Их, начальников, всего ничего. А вот свой брат алкаш на глотку давит.

На отряд сто паек выписывают в хлеборезке, по количеству людей, так при раздаче две-три обязательно исчезнут! Вот и ходят, новички обычно, голодными. Оставшиеся без пайки после обеда со столов объедки собирают. И дежурные следят, и сами работяги — все равно кто-то ворует. Колька поначалу тоже так попадал, а потом приноровился. Как запустили в столовку — сразу за стол, хлеб в кулак, другой рукой миску придерживает и локти пошире. Хрен вам меня на голяке прокатить!

Или в баню поведут, раз в десять дней. И шайку надо захватить, и горячей воды набрать успеть, а то холодной мыться будешь. Здесь теплоцентрали нет — в истопницкой стоит здоровенный бак из листового, в палец толщиной, железа. Банщики начинают кормить его сырыми поленьями за трое суток до помывки, иначе не нагреть.

Место на лавке тоже занять нужно — стоя попробуй вымойся. Вот так и банишься: в одной руке мыло, в другой — мочалка лубяная, коленом шайку трогаешь, тут ли? Да рожу-то больно не намыливай, — пока глаза протираешь, что-нибудь и сопрут.

Бельишко чистое получить — опять не моргай. В предбаннике за перегородкой примостился каптер из алкашей, сует тебе в окошко летом трусы и майку, зимой — кальсоны и рубаху, все это в портянки завернутое. Тут гляди в оба: или вместо кальсон две рубахи сунет, либо наоборот — двое кальсон, да еще рвань какую-нибудь, а то завернет все в одну портянку. Пока вторую добудешь — побегаешь с босой ногой в сапоге. Теперь Колька на ощупь чувствует, то ему дали или не то.

Койку в бараке занимать тоже с умом следует. Лучше на первом ярусе, в углу место забить, да от окна подальше, чтоб не дуло. Оно ведь как: заходит ночью надзиратель в барак, человек ему для работы понадобился, так он кого дернет первого? Кто на верхнем ярусе, ближе к проходу спит, он в темноте понизу шарить не станет. А внизу, в уголке — спокойнее.