Алексей Камышинцев - Начало осени

— Шурик! — позвал он во весь голос. — Шурик!

Никто не отзывался. От кустов тянулись черные на белом снегу следы.

«Как это его угораздило в бочагу залететь? Парень такой сметливый, а ямину не заметил. На звезды, поди, загляделся! Сыграет старшина Мороз отбой, а команду «Подъем» и не услышишь. С первого дня, с эшелона вместе служим, земляки, и на тебе — разошлись в разные стороны. Затмение нашло, не иначе! Как ему сейчас, промоклому?..»

Невеселые мысли лезут в голову, коли идешь один зимней тайгой, без верной дороги. Ночью. Здорово обрадовался Максимов, когда в трех шагах от себя увидел сидящего на бревне Шурика. Подбежал, тряхнул за плечо. Тот замычал, забормотал что-то, не открывая глаз. Максимов стал трясти его сильнее, толкать коленом в бок, хлопать по щекам:

— Шура, не спи! Не спи, черт, замерзнешь!

Шурик открыл глаза, спросил тихо:

— Максим? Ты как здесь?

— По следам тебя нашел… Вставай, двигаться надо, двигаться, ты же застыл весь!

— Сейчас, сейчас. — Шурик попытался подняться. — Штаны, сволочь, не пускают, примерзли.

Максимов повалил его на снег, попинал валенками. Наступил на одну полусогнутую ногу, потом на другую. Брюки скрипели, точно мерзлое белье с веревки снимают.

— Ты будто деревянный. — Он помог Шуре подняться. — Как, сможешь идти?

— Вроде смогу… — Тот пару раз неуверенно шагнул. — Только пальцев на ногах не чувствую.

— Айда быстрее, на ходу согреешься! — Максимов схватил Шуру за локоть и почти бегом потянул вперед.

Снег держал, не проваливался. Некоторое время они шли молча. Большая Медведица завалилась влево, и им пришлось несколько изменить направление.

— Как ты там, живой?

Шурик пробормотал в ответ что-то неразборчивое.

— Давай-давай, шевелись, еще немного осталось. Похоже, что мы по склону уже идем, — подбадривал Максимов товарища.

Тут он сообразил, что и по склону сопки можно пройти мимо отряда. Снова по спине прокатился холодок страха, но Максимов отогнал от себя эту мысль: «Выйдем к отряду… Главное — вверх идти, только вверх! Чем круче — тем лучше. Тогда точно на макушку этой проклятой сопки попадем… Хоть бы луна показалась».

— Что ж ты на «железку» не пошел? — неожиданно подал голос Шурик.

— Решил за тобой вернуться, боялся, как бы ты один не заблудился.

— Скажи уж, сам перетрусил в темноте блукать, нечего на меня сваливать.

— Жутковато, это верно… Ты радуйся, что наткнулся на тебя, спал бы сейчас.

— Холод собачий… Пальцы отморозил, точно. — Шурик ковылял все медленнее. — Как на обрубках иду.

— Ну-ка погоди. — Максимов присел и попытался стянуть с него сапоги, но они словно примерзли к ногам. — Нет, не снять, придется тебе потерпеть.

— Максим, ты это, не бросай меня… — Шурик вроде как всхлипнул.

— Да пошел ты!.. — Максимов крепко хлопнул его, согревая, по спине. — Шевелись, еле ноги тянешь!

Шурик с трудом сделал несколько шагов; приятель то поддерживал его там, где снег был глубоким, то похлопывал по спине и плечам для бодрости. Однако сам он чувствовал, что мерзнет все сильнее, не спасала даже быстрая ходьба. Давали себя знать и усталость — сколько времени на ногах, и голод — с обеда во рту крошки не было. Шура предложил:

— Передохнем… Сил больше нет. Сдается мне, мы не туда премся! Осмотреться надо, может, примету какую углядим.

Но на пространстве, скупо освещенном светом звезд и мерцанием снега — шагов с десяток, не более, — виделось все то же: белый кочковатый наст да редкие мерзлые кустики.

— Да, Максим, плохи наши дела. Умучились мы крепко, а до утра еще ой сколько. — Шурик смотрел в сторону. — Ночью на сопку нам не выйти, зря ты меня разбудил…

— Кончай психовать! — Максимов бодрился. — Сейчас отдохнем, видишь — комель из-под снега торчит, и пойдем помаленьку.

Невдалеке чернел широкий срез. Они уселись, тесно прижавшись друг к другу.

— Откуда на болоте пни, кому здесь деревья валить понадобилось?

— Это еще немцы пленные лежневку делали, мне старшина пятой роты рассказывал, — пояснил Шурик. — Вот пни и остались, там где земля потверже.

— Куда ж ее гнали, лежневку-то?

— На Бурейск. Прошлым летом мы в поселок ходили, бревна под водой видели — серые такие, толстые…

— Много, наверное, тут костей осталось, — предположил Максимов.

— Вот наши еще прибавятся, — невесело усмехнулся Шурик.

— Брось ты паниковать, выйдем к отряду, обогреемся…

— Ни хрена мы никуда не выйдем… Манометр понадобился! Да пусть бы он взорвался, котел этот!

— Как там в присяге сказано, а? Стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы… Давал присягу? Теперь сиди и не рыпайся!

Максимов шутил, но и ему сейчас, когда надежда на возвращение в отряд таяла, как снег в горсти, все их заботы и хлопоты казались такими мелкими, нестоящими. Было бы из-за чего пропадать! Да плевать на все: он сейчас, прямиком отсюда, потопал бы хоть в дисциплинарный батальон, хоть в тюрьму, если бы знал точно, что дойдет. Ему вспомнилась песенка, какую пел жулик последний на всем свете:

Фильм крутили в прошлое воскресенье. Он толкнул локтем Шуру:

— Помнишь, про жулика кино показывали, там еще песенка такая… — Он хотел поделиться своими соображениями, но Шурик только пробормотал сердито:

— Какие тебе еще песенки… — и выругался.

Если Максимова раньше трясло от холода, то теперь он просто окоченел. Говорить не хотелось, наваливалось безразличие ко всему. Он посмотрел на соседа — тот сидел, низко опустив голову. Подкрадывалась, мягко дыша теплом, опасная сонливость.

«Спать нельзя, — вяло соображал он. — А где же эта Медведица?»

Он повел глазами, и в эту секунду, как ему показалось, в небе зажегся ярко-желтый огонек. Иглой прошила мысль:

«Костер… Костер на сопке!»

— Шура, костер! — Максимов вскочил, откуда силы взялись, треснул друга рукавицей по загривку.

Тот проснулся. Они стояли и смотрели на пляшущий — совсем близко! — огненный язычок. Прямо над ним повис приколоченный серебряными гвоздями к черному небу ковш Большой Медведицы.

— Эх ты, — Максимов уже смеялся, — астроном хренов! Ковш справа, ковш слева… Куда бы мы теперь пришли, если бы топали в твою сторону? В Хабаровск?

— Да иди ты!.. — Шурик заметно оживился. — Сам-то к «железке» путь тоже по звездам угадывал. Так бы и драл до Владивостока!

Застывшие ноги поначалу плохо слушались, но, размявшись, солдаты пошли ходчее. Начался болотняк, у подножия сопки переходивший в красный лес. Костер стал не виден, да теперь он и ни к чему — распадок переходил в подъем. Вот она — сопка!

…Энергию дали, как обычно, под утро. Котельная низко гудела моторами — работали оба котла. Шурик сидел в санчасти, где фельдшер мазал ему опухшие ступни ног какой-то вонючей гадостью. Васька отсыпался в теплушке на верхних нарах, ему пришлось-таки ночью здорово покрутиться, а Максимов, подбросив уголька в топки, вышел на воздух. Он уже знал, что костерок тот развел под своим бульдозером парень из третьей роты. Ночью на их объекте, в котловане, пласт земли оплыл, к утру его надо было убрать. Иначе у бригады месячный план горел, а за это в стройбате по головке не погладят!