Алексей Камышинцев - Начало осени

Энергию дают обычно под утро. Врубаются моторы, в топки подбрасывается уголь, и горячая вода, весело урча, бежит по трубам. Кочегары ходят по трассе и проверяют, трогая пятерней стальную трубу, не промерзла ли. Если теплая — хорошо, а коли тепло сменяется холодом — нужно отогревать. Для этого есть паяльная лампа, строго запрещенная все той же инструкцией. Во избежание возгорания полагается лить на промерзший участок трубы кипяток. Но взять его негде, и поэтому ледяную пробку расплавляют паяльной лампой. Тем более что опилки, какими засыпана теплотрасса, имеют явное сходство со стекловатой — так же плохо возгораются, как и согревают.

Но вот система проверена, ревут отдохнувшие моторы, вовсю дымит высокая черная труба. Котельная становится похожа на пароход, уплывающий в зеленое море. Жизнь входит в свою колею. Это когда все кочегары авралят, а сейчас Васька Рязанцев там один!

— А Васька-то один там, как он управится?

— Ничего, пусть покрутится, — буркнул Шурик. — Свет только что отключили, мы скоро подойдем.

— Подойдешь! Куда теперь идти, в какую сторону? Ты направление запомнил?

— Кажись, запомнил… — Шурик неуверенно огляделся. — Кажись, туда…

— «Кажись, кажись»… Деревня! Заблудимся мы тут. Давай назад, к железной дороге возвращаться, — предложил Максимов. — По своим следам и вернемся.

— Следы замело, поди. Обратно пойдем, тоже заплутаемся.

— Так что же, тут будем стоять?! — Максимов уже кричал. — Стой, баран, если тебе охота, а я назад пошел!

Шурик тщательно ухаживал за своими черными кудрявыми волосами и явно ими гордился. Максимов же не обращал внимания на внешность — кто здесь, в глухомани, его видит — и стригся наголо, а Шуру иногда обзывал бараном.

— Сам ты баран! Дорогу по звездам определить можно. — Шурик посмотрел вверх. — Ты в звездах что-нибудь понимаешь? Я Большую Медведицу знаю, вот она, справа от нас.

Максимов поднял голову, отыскал серебряный ковш, плавающий в бездонном котле северного неба.

— Можно по ней ориентироваться, — продолжал его друг. — Пока мы на огни шли, она все время справа была, я заметил. Значит, если ковш все время справа держать, то на сопку и выйдем.

— До сопки неизвестно сколько еще топать, а «железка» должна быть рядом. Давай будем эту твою Медведицу слева держать и пойдем к насыпи, а там и к поселку выберемся. Морозец-то прижимает…

— До «железки» тоже не близко, сюда больше часа шли. Нет уж, лучше к сопке, — стоял на своем Шурик. — Да если к Талмышу и выберешься, там что, по домам ходить — «пустите переночевать» проситься? Пустят тебя, как же!

Народ в рудничном поселке смурной, неприветливый. Тунеядцы, высланные из столиц, бандеровцы и власовцы, отбывшие свои сроки и определенные сюда на поселение, дети и внуки раскулаченных в далекие тридцатые годы. Вдоль единственной улицы — добротные дома, иные в полтора этажа, с обширными хозяйственными пристройками. Высокие тесовые заборы, столбы из обхватных бревен, широкие полотна ворот на кованых петлях. За воротами надрываются кобели, каждый с хорошего телка. Пока достучишься — руки отшибешь. И все-таки Максимов решил идти туда.

— Лучше у рудничных на ночлег проситься, чем здесь околеть, — сказал он. — Я пойду к насыпи.

— А я — к сопке, дорогу по звездам править буду, — решил Шурик. — Авось Медведица не выдаст.

Максимов совсем было повернулся идти, поглядывая на небо и прикидывая, где станет созвездие, единственное ему знакомое. Но потом что-то сообразил и окликнул уже шагнувшего в темноту Шурика:

— Слушай, возьми мой бушлат, он подлиннее все-таки…

— Да? Ну давай… — нерешительно согласился тот. — Сам-то не замерзнешь?

— Не, я в валенках, рукавицы у меня… Скидай свой бушлатик.

Они поменялись ватниками, потоптались, не решаясь так вот разойтись в этой холодной тьме. Наконец Шурик махнул рукой:

— Ладно, Максим, я пошел, — и через несколько шагов его не стало видно.

Двинулся и Максимов. У него Большая Медведица была слева, Шурик держал ее справа, а сама она, равнодушная к земным делам, лениво плыла по своей орбите, возможно, даже спала. По медвежьему уставу зимой ей полагается спать.

Снег, снег… Он лезет в валенки, в рукавицы, за пазуху, когда Максимов оступается или проваливается в глубокий ухаб. Много снега. Нынешняя зима в Хабаровском крае выдалась щедрая, морозная, как и та, первая, в Ургане, где они начинали службу. Максимов выгребся на невысокий лысый холмик. Наст здесь был поплотнее, и он останавливался отдышаться. Суровой была прошлая зима в Восточной Сибири, но служилось им там все же полегче.

…Военно-строительный отряд на станции Урган-5 стоял без малого пятнадцать лет. И камень на одном месте мохом обрастает, а уж стройбат и подавно. Территория части ухожена — асфальтовые дорожки, широкий бетонный плац, у казарм разбиты клумбы с цветами. Сами казармы, хоть и деревянные, по-домашнему обжиты, уютны. Стены крашены в мягкие, приятные тона, на полу линолеум, под потолком — лампы дневного света.

Урганский отряд имел теплый клуб — фильмы крутили аж два раза в неделю, солдатскую чайную, где можно было съесть что-нибудь «гражданское». В стройбате кормят хорошо, грех жаловаться, но скучает солдат по вольной пище! Дома он на этот бифштекс рубленый с рисом или на пончики с компотом и глядеть бы не стал, а тут…

И котельная там была не в пример здешней. Краснокирпичное здание на три паровых котла, бытовка для кочегаров, слесарка, душевая, где после смены солдаты до одури хлещут себя упругими горячими струями. С июня до марта прослужил Максимов в том отряде, прижился, но в один прекрасный день подходит к нему в столовой Шурик, они и в Ургане вместе службу ломали, и говорит:

— Слыхал, угоняют нас куда-то…

— Кого это «нас»? И куда?

— С каждой роты по нескольку человек. Из нашей — ты, я и Васька Рязанцев. А куда — кто его знает. Одни говорят, в Мурманск, другие — в Казахстан. Два сапога по карте! Писарь из штаба, тот мне шепнул, что новый отряд формируют на точку отправлять.

Максимову это сразу не понравилось. Только притерлись, служба помаленьку пошла, и на́ тебе — уезжать. Хорошего от этих переездов не жди. Еще когда он отбывал карантин, послали их роту копать котлован под овощехранилище. Крикнули перекур. На толстом ошкуренном бревне сидел голый по пояс, широкоплечий парень, рядом лежала гимнастерка с сержантскими лычками на погонах. Сержант благосклонно принял предложенную сигарету, хлопнул ладонью по бревну, приглашая садиться. Слово за слово, Максимов спросил о «точках» — что это такое? У них в карантине ходили слухи, что будут отправлять на точки, а там, говорят, не сладко приходится. Сержант снисходительно — с салагой говорит — поглядел на лысого Максимова: