Алексей Камышинцев - Начало осени

Батя с чувством говорил о долгой, нелегкой службе капитана, о его боевом прошлом, о верности солдатскому долгу, о вкладе в дело воспитания молодых воинов. Призывал командиров быть похожими на него…

Бабуркин слушал и думал, что сегодня на прощальном ужине, где соберутся все офицеры отряда, он обязательно поблагодарит командира за теплые слова. Он уже начал в уме складывать речь, но тут подполковник предоставил ему слово.

— Товарищи! — начал Бабуркин, но запнулся, такое обращение сейчас показалось ему казенным. — Ребята, вот и окончилась моя служба. Как вы говорите — дембель! Я долго служил, вам меньше… Все домой поедете, войны, слава богу, нет. Вы оружие в руках не держите, больше лопату. Но то, что вы строите, — щит Родины! Так-то… Если что было не так, не обессудьте. Солдатская служба, она не пряник — сухарь ржаной. На гражданке помните, вы — солдаты! Матерей берегите, Родину…

Шеренги застыли. Иван Бабуркин принял под козырек:

— До свидания, товарищи солдаты!

Здороваются с солдатами часто, иногда по пять раз на день. Прощаться же — никогда. Отряд замешкался, потом ответил не лихо, вразброд:

— До свидания, товарищ капитан.

— Что, непривычно? — Бабуркин грустно усмехнулся. — А ну-ка, еще разок! До свидания, товарищи солдаты!

Над плацем дружно громыхнуло:

— До свидания, товарищ капитан!

Раздалась команда. Роты, держа равнение налево, проходили перед трибуной. Стоявшие на ней офицеры отдавали отряду честь.

— Ну что, ноги мерзнут? На кой черт ты напялил эти сапожки, говорил ведь тебе — надень валенки! Нет, вырядился! Перчатки, бушлатик… Дед! — Максимов тер ладонью щеки, исколотые мелким жестким снежком.

Они сидели на трухлявом обломке сухостойной сосны. Шурик, стянув с ноги хромовый сапог, разминал в горсти озябшие пальцы.

— Ладно, не базарь, — отозвался он, наматывая портянку, — выйдем на огни. Видишь на сопке огни? Это отряд…

В густом сумраке над болотными кустами чернел высокий толстый пень, на его косом срезе застыли светящиеся гнилушки. Это фонари на столбах освещали периметр отряда военных строителей, расположившегося на сопке.

Шурик натянул сапог и растер снегом руки. Встал, шагнул вперед и провалился в колдобину почти до пояса.

— А, черт! Теперь разве на тропинку выйдешь… — Он в сердцах выматерился, отряхивая со штанов снег. — Так и будем здесь барахтаться!

«Что верно, то верно, — подумал Максимов. — Пути теперь не отыскать, а идти напрямую — неизвестно, сколько протопаешь. Это кажется только, будто огни близко, ночью расстояние обманывает».

Он разгребал валенками снег рядом с Шуриком и чувствовал, как холод понемногу забирается под длинный, с чужого плеча, бушлат. Пробравшись где по колено, где по пояс в снегу, они наконец выбрались на плотное место. Поземка угомонилась, становилось заметно холоднее.

— Давай костер заделаем, что ли… Спички у тебя есть? — спросил Максимов.

Шурик полез в карман и вытянул спичечный коробок, весь размокший. Бушлат на нем — щеголевато укороченный, «дедовский» — карманов брюк почти не прикрывал.

— Спички намокли… Да и костер-то не из чего разложить, одни будылья промерзлые торчат. Пошли, часа за два доберемся.

Он осторожно двинулся вперед, Максимов за ним. Снег опять становился рыхлым и глубоким.

Они брели по болоту, застывшему меж двумя сопками, на вершине одной из которых находился их строительный отряд. У подножия другой, плоской и круглой, похожей на перевернутую солдатскую миску, лежал поселок, где жили рабочие мелового рудника. Если идти туда через болото по тропинке, то ходьбы всего часа на два. Но по такому снегу, без дороги, кто знает, сколько проканителишься. Да еще в промоину угодишь, они здесь всю зиму не замерзают. На пути в поселок солдаты видели черный глаз, затянутый бельмом тонкого ледка. По свету они его обошли, но в темноте запросто можно ухнуть в ледяную воду.

Впереди что-то зачернелось. Оказалось — деревце, вернее, большой куст, деревья на болоте почти не росли. Здесь наст оказался потверже, и они остановились отдышаться.

— А помнишь, Шурик, как прошлым летом два чудика из третьей роты надумали съездить на бульдозере через болото в поселок?

— Помню… Дураки. Утопили машину.

— Мне писарь рассказывал, — продолжал Максимов, — их замполит спрашивает: как это вам в башку взбрело бульдозер через болото гнать? В кино, отвечают, видели, как танки через топь проходят. В кино! Вот охламоны… Однако я притомился. Снег чертов… — Максимов носком валенка поддал белый ком, обнажилась волосатая кочка.

— Ничего, Максим, — так, сокращая фамилию, Максимова звали в отряде, — выберемся, не боись. Тут до сопки всего ничего. Ну промокнем зачуток, так в кочегарке обсушимся, согреемся, — обнадеживал Шурик. — Главное — держи на огни!

Максимов поднял голову, но огоньков, за минуту до этого мерцавших в вышине, на невидимой в темноте макушке сопки, не было…

Все началось с того, что один из манометров перестал показывать водяное давление. Непонятно, что с ним случилось, прибор нехитрый, и ломаться в нем вроде бы нечему, а вот на́ тебе! Один из двух котлов пришлось остановить. Держать же температуру в системе одним котлом невозможно: отряд разросся, построили баню, клуб, две казармы. Трубы с горячей водой отползали по глинистой земле от кочегарки все дальше. Летом их прикрыли теплоизоляцией. Это, конечно, не то что под землю спрятать — много тепла пропадает, но все же лучше, чем совсем голые.

— Улицу топим, — говорит помпохоз майор Прищепенок, подписывая заявку на месячную норму угля, которой едва хватает на две недели.

Узнав о поломке, майор Прищепенок стал звонить инженер-полковнику Бухареву, тому, что приезжал осенью в отряд и инструктировал кочегаров, как работать у котлов. Будто они этого не знали. Один сезон оттопили в Ургане, покидали уголек! Установки там были паровые, не чета здешним, водогрейным.

Инженер-полковник, в свою очередь, связался с рудничным начальством, ему пообещали прибор, попросив прислать за ним человека. В Талмыш — так назывался поселок — можно было добраться через болото или по дороге в обход, через станцию Юдаман, но для этого полагалось иметь увольнительные, не то угодишь в комендатуру.

Однако ни Морозов, ни Шурик, а именно их помпохоз откомандировал в Талмыш, за год с лишним службы увольнительных и в глаза не видели — стройбат есть стройбат. Куда было в том же Ургане ходить в увольнение? В лес погулять — так он и без того осточертел. И здесь, на сопке, то же самое. Да в комендатуру можно залететь и с увольнительной на руках. Патруль найдет к чему придраться, а стройотрядовских начальник гауптвахты не больно жаловал. По его мнению, это народ разболтанный, от которого всего ждать можно, и спокойнее, когда он сидит — либо у себя в тайге, либо на губе.