Алексей Камышинцев - Начало осени

— Хорош трепаться. — Бригадир затоптал обжегший пальцы окурок и встал. — Айда работать!

Солдаты без воодушевления разобрали инструмент: трое пошли за бригадиром, а оставшиеся четверо окружили свежий пень, примеряясь к его мускулистым корневищам.

…Капитан не сильно испугался, когда понял, что без посторонней помощи ему наверх не выбраться. Однажды в сорок четвертом с ним случилось похожее…

Отрыли они блиндаж для командира полка, накатали крышу, навесили дверку. Вестовые занесли стол, вернее, козлы с наставленными досками, и командир, разложив на них карту, стал что-то объяснять офицерам. Саперы ушли, Ивану же взводный наказал нары еще в углу приспособить. Он принес пару подтоварников, стал тюкать топориком. Подполковник с офицерами вышли в траншею на местности чего-то посмотреть, и в это время ударили немецкие стопятидесятимиллиметровые гаубицы. Земля дернулась, по блиндажу мягко и сильно хлопнуло, и Иван потерял сознание.

Когда очнулся, ломило виски и в затылке, ноги не держали, пришлось сесть на землю. Понял — блиндаж завалило, и даже обрадовался, что попал в такое укрытие. Шаркнул колесиком зажигалки и увидел, что дверку сорвало и внутрь насыпалась земля. «Засыпало… Как же я теперь отсюда выберусь? Разрывов не слышно…»

Он помнил — дверь укрытия выходила в траншею меньше чем в метре от ее противоположной стенки. Значит, снаряд ударил в бруствер и обвалил его. Под рукой только топорик плотницкий да десяток гвоздей. Иван зажег «летучую мышь», погасшую при взрыве, снял с козел крайнюю широкую доску, начал отесывать ее топором. Через пять минут лопатка была готова.

Иван стал отгребать землю от двери; дело пошло споро, и он подумал, что быстро выберется наружу. Но лопата наткнулась на большую жесткую глыбу глинистой земли. Он отложил лопатку в сторону, попробовал рубить глину топориком и тут почувствовал, как становится все тяжелее дышать.

«Плотно меня присыпало. Этак и задохнуться недолго…» Он еще поковырял землю, воздуха не хватало. Мигнул и погас фонарь на столе. В глазах поплыли зеленые, желтые, оранжевые круги…

Так бы и пропал без вести Иван Бабуркин, не найденный мертвым и не объявившийся живым, да уж больно важной оказалась карта, оставленная подполковником на козлах. После артподготовки и атаки немцев, быстро отбитой, он приказал отрыть блиндаж. Откопали в пять лопат скоро. Смотрят — у дверки, с петель сорванной, Ванька лежит беспамятный, в руке топорик, весь в земле. Вытащили его, сунули меж зубов фляжку с лекарством, что от сорока болезней помогает, он и отудобел. Видать, воздух-то помаленьку в блиндаж проникал.

Ту атаку он перенес без особого для себя урона, но встречались ему, и на войне и потом, засыпанные землей. Такой не останется один в землянке или в закрытой комнате, даже если там горит свет. Знакомый майор уже далеко после войны жаловался ему, что в лифте один ездить не может — боится. Закрыт ведь со всех сторон. На седьмой этаж к себе в квартиру пешком топать приходится. У Ивана, слава богу, обошлось, крепкие нервишки достались ему от отца, тамбовского крестьянина.

Легонько скрипнула доска, оторвав капитана от воспоминаний. «Неужто оседает? — с тревогой подумал он. — Нет, вроде тихо…» Он занял такое положение, чтобы дубовая плаха была у него за спиной, как бы прикрывала его. Конечно, если эта махина повалится, ее ничем не удержишь, но все-таки… Капитан посмотрел на выцветшую полоску неба: «Говорят, из колодца звезды среди дня увидать можно. А я ни черта не вижу… Сколько там натикало? Ого — четыре! Не ночевать же здесь. Но как меня найдут, как хватятся? Ведь никому не сказал, куда иду, а и сказал бы — в секцию никто не заглянет. Не заглянет… Вот опрокинет, не заглядывая, кузов бетона какой-нибудь лихой шофер. Хотя бетон принимают, наверное, на другом участке, иначе уже опрокинули бы…»

Он опять покричал, но электрики, видно, как ушли с утра на линию, так и не возвращались, никто ему не ответил. Капитан присел на корточки, прислонился спиной к шершавой доске и терпеливо стал ждать. Очень неуютно было сидеть на дне этой железной ямины и гадать: не вывалят ли тебе на голову еще три тонны бетона? Однако ничего другого капитану Бабуркину не оставалось…

Коля Замковой, бравый старшина шестой роты, слегка удивился отсутствию капитана в столовой на обеде, но предположил, что он мог по делам махнуть с попуткой в Катуйск, не успев предупредить его, старшину. На плацу Замкового остановил начальник штаба, майор Жмурко:

— Старшина, где твой командир?

— Не знаю, товарищ майор, с ротой он не обедал.

— Ишь ты, на старости лет диету решил соблюдать… Ты мне его разыщи, пусть срочно в штаб зайдет.

Замковой решил сходить на просеку, он знал, что капитан частенько заглядывает на ротный объект. К тому же солдаты наверняка знают, куда пропал Бабуркин.

…Офицерская гимнастерка, бриджи синей диагонали — старшине положено, хромовые сапоги с победитовыми подковками. Цок-цок по бетонке. Плечи развернуты, нос курнос, чуб рус, глядит молодцевато — хоть сейчас посылай фото в журнал «Советский воин» на обложку. Всем взял старшина Замковой, степенно идущий через широкий плац — цок-цок — на КПП.

А чего ему грустно смотреть? Два года службы позади, со дня на день жди дембеля. Отслужил неплохо: прямо с эшелона попал в учебное подразделение, получил сержантские лычки, потом — должность старшины. Киркой да лопатой махать не пришлось, как опасался, узнав, в какие войска призывается. И с Бабуркиным жить можно было. Конечно, старик беспокойный, любит совать нос, куда командиру заглядывать даже и несолидно, на то старшина в роте есть… Да что теперь, скоро домой!

Недавно батя — командир отряда — предложил подать ему рапорт на сверхсрочную. Замковой попросил время подумать, для солидности, но про себя сразу же решил — нет, не останется. Неохота всю жизнь по лесам да по степям кочевать со строительным отрядом, жить то в палатке, то в цеху строящегося завода, то в балке — вагончике, тесном, как жилой отсек подводной лодки.

Он решил после увольнения в запас поехать куда-либо на стройку, да не в тайгу, надоела она за два года хуже перловой каши, а в большой город, в Москву или в Ленинград. Посмотреть, как люди живут, ведь он до призыва из родной деревни дальше областного центра не заезжал.

На делянку старшина вышел как раз в тот момент, когда бригадники яростно атаковали очередной пень. Бычкин, поддев ломом толстенное корневище, вплетал в замысловатую вязь многоэтажного ругательства пень, бога, бригадира, душу, мать, старшину и почему-то телеграфный столб. Оглянувшись, он увидал Замкового:

— А, Коля, легок на помине! Долго мы еще здесь будем мантулить?