Алексей Камышинцев - Начало осени

Чтобы прогреть чугунную землю, раскладывают большие, в тайге дров много, костры. Один слой, штыка на два, отогреют и опять костер запалят. В здешних местах земля на метр, а то и больше промерзает.

Пока костер горит — кури, грейся, трави анекдоты. Так, с перекурами да обогревом, работа и движется.

Не один раз взмокнет от пота гимнастерка на валке леса. Кедры, сосны, ели, пихтач — в три обхвата. На вершину не гляди — пилотка свалится. Бензопилу заело — бери полупудовую балду, как здесь называют кувалду, и вгоняй клин, помогай двуручкой. Пляшет солдат вокруг двадцатисемикубового красавца, а солнце печет, а комар жрет, а мошка во все дырки лезет! Отмахнуться-то нечем, руки заняты.

Но эта работа веселая, «Бойся!» — кричит вальщик, и уж тут не зевай, отскакивай кто куда. То один, то другой сдавшийся богатырь, ворохнувшись на широком пне, падает навзничь на парную землю, широко раскинув ветки. На него набрасываются сучкорубы, и хлыст готов. А там еще, еще… Глядь — солнышко на закат пошло, пора в часть ужинать…

Тяжело приходится воину-строителю и на приемке бетона. Уж коли он идет, то непрерывно — ночью недоспишь, в обед недоешь, в перекур недокуришь. Тяжела совковая лопата с бетоном, спина трещит. Растащили одну машину, а уж вторая на подходе. «Давай!» — тормознул самосвал, кузов вверх, а ты кувалдой по нему, кувалдой, чтобы раствор лучше сползал, да потом лопатой, лопатой остатки подскреби. «Пошел!» — и снова замелькали лопаты. Какой уж тут перекур. Однако работа эта выгодная: во-первых, оплачивается хорошо, а во-вторых, коли встала бригада на бетон, то уж ее не кантуют, не дергают туда-сюда… Но пни корчевать… Хуже работы нету! Сидит он в земле крепко, бульдозером не выдернешь. Крутится около такого пня полбригады весь день, кто с топором, кто с пилой, кто с ломом, а толку чуть.

Уж вроде все корни откопали, подрубили, перепилили — ан нет, что-то еще его держит, черт балуется — не иначе! До обеда вытянут один, к вечеру, при удаче, второй осилят и тащат за упругие, в жирной земле корни к общей куче — сжигать. И тяжело, и трудно, и время еле-еле ползет. На раскорчевку посылают, как правило, проштрафившуюся бригаду…

Двое солдат из второй бригады шестой роты попались в самоволке командиру отряда. Сейчас они на губе, строевой подготовкой занимаются, а остальные бригадники тут, сидят у толстенного пня и курят перед началом смены.

— А пенек-то свежак, — замечает один солдат в пилотке, натянутой на уши от комаров. — Такой не выдерни — из него опять елка вырастет.

— Вот ты его и выдерни, — отзывается другой, — тут корней на три километра.

— Хорошо бы сюда шашку толовую, — мечтает Малыш, долговязый ефрейтор, прозванный так ради шутки. — Сунул ее под пень, шнур запалил — так он сам как миленький из земли выпрыгнет. Мы в Усолье Сибирском…

— Где бы ее взять, шашку эту?..

— У помпохоза должны быть, он все на склад к себе тащит. Слышь, бригадир! — Малыш окликнул сидящего на толстом корневище плотного парня с сержантскими лычками на погонах и с высокой думой на челе.

Бригадир размышлял, как получше закрыть наряды за то время, что они возятся у пней, и ответил не сразу. Он оглядел свою бригаду, делянку и проворчал:

— У помпохоза… У него комара летом не выпросишь, не то что шашку толовую!

Помощник командира по хозяйственной части — майор Прищепенок, сокращенно — помпохоз, действительно был прижимист и скуповат. На то он и помпохоз.

— Это верно, — оживился Бычкин, — жадина помпохоз наш, жила…

Солдаты придвинулись к нему, они знали, что Бычкин умеет рассказывать занятно и долго, а с пнем сражаться никто не спешил.

— Это верно. Взял он как-то раз, в начале марта, меня и Ваську Рязанцева, кочегара, в Бурейск отрядное белье в прачечную сдать, а оттуда продукты прихватить. Сдали мы бельишко и махнули на продсклад. Закинули в кузов десяток ящиков тушенки, майор пошел в контору бумажки оформлять, а Васька смылся куда-то.

Не успели мы с Шамилем — шофером, он сейчас бетон на котлован возит, а тогда в хозвзводе числился… Так вот, не успели мы с ним по цигарке выкурить, глядь — Васька из-за угла пакгауза меня цинкует: иди, мол, сюда. Я к нему, а он это тушку свиную исхитрился спереть. И добрая тушка, пуда на два! Расспрашивать некогда, мы ее промеж себя зажали и — к машине. Забросили в кузов и сами залезли. А как вывезти? Вахтер при въезде машину проверял и при выезде осмотрит. У нас всего десять ящиков с консервами, спрятать некуда… — Бычкин замолчал, обвел глазами слушателей. — Да, думаю, нужно проявить солдатскую смекалку. Скидай, говорю, Шамиль, телогрейку и шапку давай, ты в кабинке не замерзнешь. И одеваю нашу свинку в телогрейку, а на ейную башку ушанку натягиваю, поглубже. Солдат, да и только! Сели на лавочку у кабины: она в середине, мы с Васькой — по бокам. Я ее приобнял, когда через ворота проезжали, но вахтер и не посмотрел на нас. Больно он помнит, сколько солдат в кузове сидело при въезде — два или три. Глянул — десять ящиков, как в накладной указано, и проезжай.

На обратном пути Васька рассказал, что какой-то капитан-артиллерист попросил его помочь мясо в машину закидать, вот он одну тушку под кузов и спустил незаметно, а когда капитан отвернулся, из-под заднего колеса ее и вытянул.

— Все они там, в кочегарке, жулики, — проворчал бывший электрик Башкин. — Они в прошлую зиму у нас из мастерской мотор сперли. Его и вчетвером не подымешь, а по следам судя — тогда снег только что выпал — их всего двое только и было. Зверохитрый народ…

— А может, это и не кочегары, — усомнился солдате пилотке, натянутой на уши.

— Больше некому. У них электромоторы, что воду гоняют по трассе, часто горят, вот они у нас и сперли…

— Да хрен с ним, с твоим мотором, к лопате его все равно не приделаешь! — возмутились слушатели. — Давай, Бычкин, рассказывай дальше. Что там дальше-то было?

— Едем мы, значит, обратно, — продолжил свой рассказ Бычкин, — прикидываем, куда тушку определить. Только майор-то нас засек! Прибыли в часть, тормознулись у столовой, а он: «Ктой-то у вас в кузове третий сидел, а, салаги?» Свинку мы по дороге раздели и под лавку сунули. Помпохоз встал на колесо, заглянул в кузов, видит — тушка. Враз сообразил, что к чему, и ну орать: «Ах вы такие-сякие! Воры вы, я вас бате сдам, на губе насидитесь!» А сам свинью на склад к себе уволок, в солдатский котел, мол, пойдет.

Я ему говорю: «Хоть тушенки пару банок подкиньте». Куда! Машину разгрузили, да еще сколища мешков со склада в столовую перетаскали, тогда только одну банку дал. «Чешите, — говорит, — отсюда подобру-поздорову!» Это он специально на нас орал, чтобы свинку зажилить… А тушенку мы ночью с картошкой съели…

Тянет солдат на гражданскую пищу. В столовую не пойдут ужинать, а соберутся ночью в бане или в кочегарке или в тайгу отойдут подальше и будут жарить украденную в овощехранилище картошку с украденным там же луком на украденном из столовой сале. Как дети, ей-богу! Будто им та картошка в раскладке не надоела…