Алексей Камышинцев - Начало осени

Ухватист смолоду был Иван Бабуркин, знал кроме основного, столярного, и печное, и плотницкое дело. А коли руки два дела знают, то и еще двадцать смогают, говаривал его отец. На войне Ивану везло, всего пару раз зацепило, не сильно. День Победы встретил в Восточной Пруссии, на новой гимнастерочке — орден Красного Знамени, «звездочка», медали «За отвагу» и «За победу над Германией». Ну, такие тогда всем давали. На погонах — сержантские лычки. Не хуже людей отвоевал. А главное — живой, руки-ноги целы!

В личной жизни неудача. В эвакуации умерла дочка, а жена сошлась с токарем, вместе за Уралом победу ковали. Не вернулся Иван домой, подал рапорт на сверхсрочную. Три года на старшинской должности, потом офицерские курсы, рота в строительном батальоне.

Семьи не завел. Где он только не бывал со своим батальоном. И на Украине шахты восстанавливал, и в Поволжье заводы строил, даже в Сочи, у теплого моря — волнорез и причал сооружали. В Восточной Сибири задержался надолго, там развернулось строительство оборонных объектов. А теперь вот здесь, в Приморье. Двадцать лет без малого на «точках». За эти годы к военным прибавились награды и за труд.

Армейская служба стала жизнью, другой не представлял. Солдата знал, сам с рядового начал. В стройбате, что греха таить, дисциплинка хромает, контингент не тот, что в других родах войск. Но в его роте, по сравнению с другими конечно, всегда порядок. Капитан строго наказывал за провинность, не слишком придираясь к мелочам.

…Кого солдат боится меньше всего? Генерала. Потому как генерал по мелочи никогда к нему не придерется. А кого солдат боится больше всего? Сержанта! Тот через наказание хочет свой командирский авторитет утвердить и всякое лыко в строку плетет. Служить такому начальнику как медному котелку, пока он поймет, что солдат о нем всегда помнить должен, а не только тогда, когда ему от сержанта спрятаться надо, чтобы не получить наряд за тусклую бляху или пыльные сапоги.

Все бы ничего, да завелась у Ивана, видно от одиночества да от жизни кочевой, неустроенной, слабостишка. Стал в рюмку заглядывать, а чаще — в стаканчик. И хоть служака он хороший — дважды понижали в звании. В его возрасте — майоры, не меньше, а он выше капитана и дальше комроты не пошел. Вот и приказ из округа — пенсия. Пролетели годы… Из них два фронтовых, где один день за десять засчитывать надо.

Капитан Бабуркин почти всегда завтракал, обедал и ужинал со своей ротой. Можно приказать, и расход принесут ему в комнату, но он ходил в солдатскую столовую. Не то чтобы поваров проверял, в армии кормят хорошо, слова не скажешь. Просто хотел как можно больше быть со своими ребятами, да и вообще смолоду привык солдатскую пайку на людях есть.

…Много ли офицеру дел в стройбате, или, по-новому, в военно-строительном отряде? Утром на разводе постой, вечером с объекта роту приведи, в субботу политзанятия отчитай. Праздничные построения, дежурства по части — и все! Взводами в отрядах сержанты командуют. Ротное начальство — командир, его заместитель, да помполит. Маловато офицеры солдатами занимаются, оттого и нарушения бывают.

Капитан же и к подъему придет, и за отбоем проследит, и на объект заглянуть не поленится. Проследит, чтобы утром полы в казарме драили нарядчики, а не надерганные по взводам молодые солдаты. То же и вечером. И если ребята, наломавшись за день на просеке или на кирпичной кладке, просили его скомандовать отбой раньше положенного, он никогда не отказывал, сам киркой да ломом помахал — слава богу!

Он старался крепче давить на «дедов», разбалтываются под конец службы. Салаг же щадил, им и так нелегко втягиваться. Молодежь это чувствовала и начинала уважать капитана с первых дней службы. Уважение не иссякало до дембеля — увольнения в запас, так что давил на старослужащих он больше для порядка, а те старались не подводить его.

Известное дело — отслужил солдат и забыл своего командира. В молодости новые впечатления быстро заслоняют прошедшее. Капитан считал это в порядке вещей. Как для него не было Васильевых, Семеновых, Сорокиных, а были солдаты, которыми он командовал и о которых по уставу и по совести заботился, так и для солдат не должно быть Бабуркина, а лишь командир, от которого они ждут толковой команды и заботы.

Но иногда он получал письма от своих ребят, уволившихся в запас недавно. Тот же Васильев или Семенов поздравлял его с Днем Победы, сообщал о своих гражданских делах, вспоминал совместную службу. В конце письма благодарил за все и обещал никогда не забывать. Но переписка не завязывалась. Это было последнее «прости» воинской службе, солдат запаса невозвратимо исчезал в гражданской жизни…

В гулком туманном зале отрядной столовой шестая рота заканчивала прием пищи. Старшина разминал в пальцах сигарету, собираясь покурить перед разводом, посматривал на капитана. Бабуркин кивнул ему, мелко прикусывая рафинад.

— Рота, выходи строиться! — крикнул старшина как в бочку.

Солдаты не спеша подымались от разоренных столов, тянулись к выходу. У высокого крыльца сержанты верстали их в куцые колонны взводов.

Много ли командирской заботы требуют солдаты? Капитан Бабуркин считал, что немного. По душам он с ними не беседовал — знал, что такие разговоры лучше всего вести с соседом по койке после отбоя. И писем их родным он не писал, о чем надо — сами напишут. Капитан понимал, что на службе важнее всего мелочи ежедневные. Каким боком они солдату выходят, так ему и служится.

Вовремя лечь, вовремя встать, в столовой чтобы расход оставили, если по работе не успел вместе с ротой поесть. На дежурства и на дневальства лишний раз чтобы не дергали, не зажимали бы на вещевом складе хабешку очередную, с лицевого счета оплаченную. В стройбате солдат сам себя кормит-поит, да и многих командиров тоже. И чтобы солдатскую — раз в месяц три рубля — получку выдавали деньгами, а не сапожной ваксой да зубными щетками. По воскресеньям в клуб роту заводили бы пораньше, иначе кино стоя смотреть будешь или сидя на полу в проходе. Почтарей приструнить — любят под видом проверки носы в посылки совать до прихода хозяев.

Командиры, которые дома, с семьями живут, за всем углядеть не поспевают, на сержанта перекладывают. У тех глаз хоть и острый, а все ж не офицерский. А капитан Бабуркин всегда в отряде, он и ночью в казарму зайдет. Упаси бог, если после двадцати четырех часов нарядчика с тряпкой увидит. Старшину пошлет солдатский туалет на сорок очков драить!

Было у капитана правило: никогда не отправлять на гауптвахту солдата, если он впервые грубо дисциплину нарушил. Разве что проступок будет уж очень серьезным. К примеру, на командира руку поднимет. На его памяти такое случалось дважды. Первый раз в пятьдесят четвертом году, тогда весь батальон, почитай, состоял из досрочно освобожденных, и один из них бросился на старшину с самодельным ножом. Второй раз — когда сержант, сам прослуживший без году неделю, привязался с расспросами о жене, пересыпая их солеными шуточками, к молодому солдату-грузину, и тот не выдержал…