Алексей Камышинцев - Начало осени

«А что Татьяна? Свет клином не сошелся. Служить мне еще, считай, полгода, а там в город подамся, на права сдам, шоферить буду. Чего смолоду хомут на шею надевать? Пеленки-распашонки… Вон Максим постарше меня, а жениться не собирается, говорит — свобода дороже! Он парень неглупый, только зря к насыпи поперся. У этих бандеровцев зимой снега не выпросишь… Все-таки здорово, что мы вместе сюда попали, с ним служить можно. Как подошло — и в Ургане в одной кочегарке, и здесь…»

Впереди зачернелось что-то, вблизи оказавшееся зарослями кустарника. Шурик решил их не обходить, а пробираться напрямую, чтобы не терять времени и не сбиваться с направления. Он не помнил на болоте обширных зарослей, так, кое-где торчали кустики да одинокие деревца, и подумал, что легко минует этот участок.

Он сделал несколько шагов, раздвигая руками мерзлые кусты, и ухнул в промоину. От ледяной воды и от испуга железным обручем сдавило ребра — не вздохнуть. Падая, он схватился за остекленелые ветки — они захрустели, но выдержали. Попробовал подтянуться — снизу держало, правда не очень крепко. Утроба болотища чавкнула, пытаясь проглотить. Шурик рванулся сильнее, чувствуя, как сползают с ног сапоги. Мелькнуло — хорошо, валенки не надел, хромачи-то сидят плотнее! Еще рывок — и он очутился на снегу, рядом с разочарованно булькающей трясиной. Полежал, успокаивая дыхание.

«Вот гадство! Нужно раздеваться и отжимать шмотки. Скорее сапоги снять, в них воды полно. Теперь и замерзнуть недолго… И как это я не углядел, но ведь она какая черная! — Он посмотрел на дымящуюся воду. — Замечтался, мать ее!..»

Шурик стянул сапоги, брюки, кальсоны. Не снимая бушлата, выжал отяжелевшие от воды длинные полы. Тронул грудь слева — манометр на месте. Не хватало утопить… Стоя по щиколотки в снегу, стал выкручивать мокрую одежду. Но и отжатую ее страшно было надевать. Попервам с испугу его в жар бросило, а сейчас он быстро остывал, зубы пощелкивали. Пересиливая себя, натянул снятое, оно уже схватывалось морозцем, промокшие сапоги не хотели лезть на ноги. Шурик стал приседать и подпрыгивать, чтобы согреться, но толку от этого оказалось мало.

Ему подумалось, что теперь одному идти опасно, просто страшно! И выбранное направление уже не казалось таким верным. Что, если он идет не туда? По всему — пора бы начаться подъему на сопку, но кругом плоское, как блин, болото. Холод донимал все сильнее, усугубляя ощущение надвигающейся беды. Нет, надо взять себя в руки, Максима все равно не догнать.

…В стройбате, или, по-новому, в военно-строительных отрядах, служба особая, на службу в других родах войск непохожая.

Не придется воину-строителю в жару и в мороз, под ливнем и снегом маршировать на широком плацу, вырабатывая, на радость командирскому сердцу, строевой шаг, четкие повороты, построения и перестроения. Разве что пройдет он в колонне по четыре от казармы до столовой да с места развода до своего объекта. Не заколышутся над ним прославленные боевые знамена, не загремит торжественная медь и серебро полкового оркестра, и не украсят его парадный мундир знаки воинской доблести.

Не будет воин-строитель изучать материальную часть стрелкового оружия, зубрить уставы внутренней, гарнизонной и караульной службы. Не вскакивать ему по учебной тревоге, чтобы мчаться в танке или бронетранспортере, окапываться, стрелять, прыгать с парашютом на ночную гладь реки или неразличимый лес. Не совершать ему изматывающих, с полной выкладкой, марш-бросков.

И только раз в своей солдатской жизни возьмет он в руки карабин, занятый для такого случая в комендантском взводе, когда придет его черед в ответ на выклик командира выйти из строя, дабы громко и отчетливо дать клятву свято выполнять обязанность защиты Отечества.

Зато придется воину-строителю летом и зимой, в дождь и пургу топать на объект, корчевать столетние пни, рыть котлованы, принимать бетон, гнать кирпичную кладку. А над ним будет гудеть жаркий ветер-хакасец или колыхаться тайга. Засаднит и утихнет кожа на ладонях, превратившись в кирзу, затрещит, согнется и выпрямится спина, окрепнут колени. На вылинявшей гимнастерке скромно блеснет значок «Отличник военного строительства».

Сядет воин-строитель за руль самосвала, возьмется за рычаги бульдозера, прижмурится в теодолит. Рванет привод бензопилы «Дружба», а она — ох, техника! — пару раз кашлянет и заглохнет. Тогда крикнет он напарника и инструментом понадежней — двуручкой — завалят они реликтовую сосну.

Научится солдат штукатурным и отделочным работам, плотницкому и кочегарскому делу, электрической и газовой сварке. Уже не пушок на верхней губе, а жесткие солдатские усы — устав разрешает! — станет оставлять безопасная бритва, и на новенькой гимнастерке, оплаченной с лицевого счета, рядом с первым значком появится второй — «Ударник коммунистического труда».

А больше никаких значков в стройбате не положено.

Как и каждому солдату в мирные дни, придет ему срок увольнения в запас. Наденет он свой скромный парадно-выходной мундир, два года сохранявшийся в каптерке у старшины, непривычно примерит фуражку с золотой кокардой. На линейке перед штабом, прощаясь с отслужившими, командир отряда скажет, что хоть и не держали они в руках боевого оружия — больше кирку да лопату, но Родине дали оружие могучее и грозное, выполнив тем самым свою торжественную клятву. И поедет солдат домой…

Шура шел и шел, но уже без прежней уверенности. Усилия при ходьбе согревали, да и намокшая одежда задубенела, ветром не продувалась. Через малое время он наткнулся на короткий обломок лесины, рядом из-под снега торчал гладкий, без коры, пень. Присел на сутунок, прислонился к высокому пню спиной. Снял перчатки, положил их рядом, а руки сунул в рукава бушлата. Пригрелся. Ветерок лег, тишина, только звезды помигивают.

«Интересно, отчего это звезды мигают? — подумалось ему. — А ковша-то не видать. Должно, сзади остался. Медведица…»

И тут мягкие и тяжелые медвежьи лапы надавили ему на плечи, а к спине привалилась грузная туша. Стало тепло. Зверь мягко перевалился на бок, увлекая его за собой, на жаркое мохнатое брюхо. Да это и не брюхо вовсе, а кровать, что-то маму не слышно, ведь он в сапогах на простыни лезет. Татьяна подошла, подоткнула одеяло — спи давай… «Поцелуй меня», — попросил Шурик, но она лишь улыбнулась печально. Положила письмо на тумбочку в головах, адресом вниз. На конверте надпись по диагонали: «Жду ответа, как соловей лета!»

«Летом домой…» — вспомнил Шурик и стал проваливаться в перину все глубже. Сверху на него смотрели, перемигиваясь, Близнецы, но ему такое созвездие было незнакомо.

Максимов вышел к заросшей кустарником низинке, заметил следы. По развороченному у промоины снегу понял, что Шурик угодил в воду. Вот здесь он топтался на одном месте, выжимал одежду.