Камен Калчев - Софийские рассказы

— «…Милый мой Вабассо, дорогое мое сердечко! Здесь у нас, как и повсюду, уже наступило царство холодной и дождливой осени. Изморозь покрыла листья деревьев и траву. Мороз сковал землю. Скоро выпадет и снег. Злые охотники тронутся по лесам и полям искать добычу. Ружейные выстрелы сотрясут долины. Где приклонишь ты свою голову? Целыми днями и ночами буду думать о тебе, мой Вабассо!»

Я продолжал читать монотонным шепотом, чтобы меня не слышали другие, а бай Стоян затаил дыхание и немного испуганно слушал меня. И далее в письме рассказывалось об осени и зиме, о морозе, сковавшем землю, о несчастном Вабассо, который бегает с холма на холм и нигде не может приклонить голову. После долгих и отчаянных попыток Вабассо находит спасение и защиту у кроликов, организовавших свой коллектив. Там он и получает «розовый листочек», который согревает бедного Вабассо своей нежностью. В конце письма следовали отрывки из поэмы Лонгфелло и неизменная подпись: «Вечно твоя Чио-Чио-сан!»

Прочитав до конца любовное письмо, я сложил его несколько раз и спрятал в потайной карманчик под подкладку одежды.

Бай Стоян молчал, подпирая голову ладонями. Хотел, кажется, сказать что-то, но не знал, с чего и как начать. Письмо удивило его. Оно показалось ему глупым, но он не знал, как поступить. Если скажет, что оно понравилось, то обманет и себя и меня. Если скажет, что ничего не понял, то оскорбит меня. В общем, это необыкновенное любовное письмо, которое должно было научить Бонку, как пользоваться «эзоповским языком», совсем его спутало и поставило в ужасное положение. Но нужно было что-нибудь спросить, и он поинтересовался:

— А почему Вабассо? Кто это — Вабассо?

— Вабассо — это такое имя.

— Почему не Петр, а Вабассо? Ты Петр, а не Вабассо.

— Да, я Петр, а Вабассо — имя одного из героев поэмы Лонгфелло «Песнь о Гайавате».

Глаза его стали еще шире. История кролика Вабассо, описанная американским писателем, оказалась не под силу бедному крестьянину. Что-то непонятное было в этом письме и нуждалось в объяснении. Поэтому я занялся тем, чтобы старательно растолковать ему причудливые образы, чтобы наглядно показать, что значит «эзоповский язык». Он сосредоточенно слушал мои объяснения. Они были, наверное, слишком путаными, и он недоверчиво молчал. Особенно необычным казалось ему то место в письме, где говорилось об изморози, покрывшей листья и траву, и лютой зиме, сковавшей землю. Понравилась ему аллегория с охотниками. Он понял, что речь идет о полицейских и агентах, которые преследуют революционеров. Только одного он не мог понять: почему революционер представлен кроликом. Ведь это обидно и неправдоподобно! Почему бы ему не быть, например, волком, или медведем, или оленем, в конце концов? Но кролик?.. Неужели все они — кролики?

— Да, конечно, — ответил я, — можно взять и какое-нибудь другое животное, хотя волк и медведь достаточно скомпрометированы в многочисленных баснях. В данном случае кролик — это беззащитный народ…

Бай Стоян остался недоволен моим объяснением. Имя Вабассо ему не нравилось. Он считал, что его нужно заменить. Обидно было и за народ, и за революцию. Ее делают отнюдь не кролики.

Легче оказалось с Чио-Чио-сан. Против этого имени он не возражал, хотя оно и звучало для него странно и непонятно. Когда я сказал, что имя японское, он только недоуменно спросил:

— Почему Чио-Чио-сан? Мало, что ли, болгарских имен, что ты дошел аж до Японии?

— Из-за звукового сочетания… Чио-Чио-сан звучит очень поэтично. Разве ты не чувствуешь музыки?

Бай Стоян засмеялся. Это меня задело, и я постарался объяснить ему, какую красоту несет в себе это имя и какую музыку… Причем связано оно с воспоминаниями, которые дают мне силу выдержать тюремный режим. Чио-Чио-сан — это символ верной и преданной женщины, которая ждет возвращения своего любимого, не изменяя ему. Каждый заключенный нуждается в такой верности.

— Это правда! — оживился бай Стоян. — Мы с Бонкой дали клятву верности. Представляешь, если бы ты сидел год за годом в тюрьме, а она бы там веселилась с разными бездельниками…

— Да, тяжело сидеть в тюрьме, если она веселится на воле…

— Вот то-то!..

Он положил руки под голову и долго смотрел вверх, в закопченный потолок, думая о чем-то своем… Потом подробно рассказал мне о Бонке. Она работает в гостинице, окруженная чиновниками и разными кровопийцами, не знающими счета деньгам… У нее были большие неприятности из-за какого-то адвоката Татарчева, который несколько раз пугал ее, что устроит ей проверку, а в качестве уловки предлагал плитку шоколада. Бонка брала шоколад и посылала его в тюрьму, пока бай Стоян не запретил ей делать это. Бонка перестала присылать ему шоколад.

— Могу обойтись и без него! — резко сказал бай Стоян и горько улыбнулся: — Мать моя на селе меня все время таким же кормила… — Он начал смеяться, но в глазах у него была грусть, которую он не мог скрыть. — Как будто только шоколада нам не хватало… здесь, в тюрьме… С ума сойти! Жизнь, жизнь! — вздохнул он. — Не знаю, какая твоя Чочка, но такой, как моя Бонка, нигде не сыщешь!

— У тебя есть ее фотография?

— Есть одна, да поистерлась, нужно будет у нее попросить новую… Пишет, два раза мне высылала, но я не получил. Крадут их в караульной. Как увидят, что симпатичная женщина, так и забирают ее.

— Неужели? — удивился я.

— Да, Бонка как-то отшила тут одного надзирателя… Он приставал к ней… Моментально отшила… С тех пор у меня начали пропадать письма… Бонка мне сама рассказывала…

Он зашевелился. Достал из внутреннего кармана своего пиджака красную потертую записную книжку и долго рылся в ней, пока не нашел фотографию. Снимок был маленький, согнутый пополам. Однако это не помешало мне увидеть Бонку во всем ее великолепии. Она была действительно красива. С выцветшей фотографии улыбалось славное лицо девушки с грустными, привлекательными, чуть раскосыми глазами, которые излучали неприкрытое желание любви. На лбу ее, над бровями, вились два черных колечка.

— Из-за этих колечек я просто голову теряю! — сказал он. — Посмотри только, как они идут ей… Да и глаза у нее необычные… Задумчивые.

— В них есть что-то поэтичное, — изрек я.

— Да, взгляд у нее с поволокой, томный…

— Здорово подходит к колечкам.

— Не правда ли? Очень красивая! — Он вертел фотографию, то приближая, то отодвигая ее, восхищенный ее необыкновенными глазами и колечками. — Разве не так? Смотри, земляк!

В это время дверь помещения неожиданно открылась и на пороге возник надзиратель. Он был весел. Поигрывая ключами, оглядел нары. Такое настроение редко посещало его, и мы в этих случаях не ожидали ничего хорошего. «Улыбка Смерти, — говорили некоторые, — это наши слезы». И они были правы.