Камен Калчев - Софийские рассказы

Радость наша продолжалась неделю. Первой подала голос моя жена:

— Еленка, нельзя ли радио немного тише сделать?

— Да это же не радио, — ответила Еленка.

— А что ж это такое?

— Я пою.

— Глупости… Это радио было!

— Что, я плохо пою, Радка? Через месяц мне на конкурсе выступать!

Жена замолчала. Я слышал только, как она резала ножом лук.

— Что это вы надумали? — снова неожиданно подала голос жена, продолжая стучать ножом. — Уж не хотите ли вы софийцами стать?

— А что, может, и так, — ответила Еленка. — Тебя это не радует?

Жена моя промолчала.

— Дела наши улаживаются, Радка, — продолжала Еленка. — Любчо предлагают место бухгалтера в молодежном издательстве. Я вот выдержу конкурс, и все будет в порядке.

— А прописка? А квартира?

— Ерунда, все утрясется…

Жена показалась в открытой двери кухни со слезящимися глазами из-за репчатого лука, который она резала, и многозначительно посмотрела на меня. Постояв, захлопнула дверь, чтобы меня не видеть. Два дня она со мной не разговаривала. Кончилось тем, что она поругалась, только не со мной, а с Еленкой. Я застал их на кухне стоящими друг против друга перед неубранным столом.

— Ты еще меня будешь учить?! — кричала одна.

— Да, я тебя буду учить! — отвечала другая.

И слова, слова, слова — не было им конца! Еленка и безрассудная, Еленка и вертихвостка, у Еленки и детей нет, потому что она с шестнадцати лет шлялась с парнями без всякого разбора… Я сгорал от стыда, сидя в уголке прихожей и схватившись за голову. Потом, как и полагается, они начали драться. Жена моя — а она была покрепче сестры — вышвырнула Еленку из кухни, плюнув ей вслед самым презрительным образом. Это было ужасно! Свояк, вернувшись, чуть не заплакал.

— Две родные сестры! Две родные сестры! — твердил он. — Как же так можно? — А потом добавил: — Нет, я этого не перенесу!

Он увел заплаканную Еленку из дома. До позднего вечера они не появлялись. Возвратились поздно ночью, но когда — мы не слышали. Только увидели потом, что они завесили дверной проем в прихожую простыней, чтобы мы не видели их лежащими в кровати. Спали часов до десяти. Потом встали, умылись и ушли снова. Так продолжалось несколько дней. Наконец свояк сказал мне:

— Слушай, Драган, мы с тобой мужчины и можем разобраться по-мужски… Дело очень серьезное… На днях мне дадут ответ насчет работы в трех местах…

— Я не возражаю, свояк, — ответил я, — главное, чтобы сестры разобрались. Я могу и втроем, и втридцатером жить в этом помещении, и все равно мне не будет тесно… Ты согласен?

— Да, душа у тебя широкая. Но Радка, что делать с Радкой? А ты сам знаешь, что железо надо ковать, пока горячо…

Смотрел я на него, и душа моя разрывалась на части. Под глазами у него залегли тени от бессонницы. Ко всему прочему Еленка провалилась на конкурсе на радио, поэтому теперь было не до песен. Все мы были в трауре. Входили домой и выходили из дому молча, не общаясь между собой.

— Мне бы только местечко, браток! — вздыхал порой свояк, когда не было моей жены. — Только местечко, чтоб было где голову приклонить. Потом вы увидите, на что я способен!

Глаза его наполнялись слезами, и мне хотелось расплакаться. В конце концов я не выдержал, пошел к товарищу Мичеву и рассказал ему обо всем.

— Вот что, брат, — ответил он мне. — Квартирный вопрос — дело очень сложное… Я не оспариваю таланта этого товарища, но настало время тебе подумать и о самом себе… До каких это пор, между прочим, ты собираешься жить в этой дыре, оставшейся от прошлого? Радка права, что борется за жилплощадь! Не упрекай ее!

Он встал и долго расхаживал по кабинету. Потом опять сел за свой стол и начал перелистывать какие-то бумаги в красной папке.

— На днях освобождается одна небольшая квартира, сейчас ее занимает наша администрация… Мы ее еще никому не обещали…

— Но, товарищ Мичев!..

— Говорю тебе, не возражай!.. А этот, как его, Харамиев, писатель, пусть временно останется в полуподвале… Правильно я говорю?

— Спасибо, товарищ Мичев, спасибо! — начал кланяться я.

А он встал и отругал меня, потому что не любил поклонов. Потом взял телефонную трубку и подал мне знак выйти из кабинета.

Радостный, как на крыльях, полетел я по лестницам вниз и помчался поскорее домой, чтобы сообщить там радостную весть. Свояк и Еленка устроили мне аплодисменты. А жена еще больше помрачнела.

— Не будет этого! — сказала она. — Я отсюда и шагу не сделаю, пусть мне хоть палаты делают!

— Радка! — начали мы ее уговаривать все вместе.

— Нет! — Она была тверда и непреклонна.

И конечно, в солнечную квартиру переселились свояк и Еленка, а мы остались жить в полуподвале, как и раньше, довольные благополучным исходом дрязги, которая грозила рассорить нас навсегда. А так ведь не должно быть, верно? Потому что каждый имеет право на счастье, независимо от того, где он живет — в полуподвале или в солнечной квартире.

Об одном мы только горевали — о Дряновском монастыре, где так хорошо было проводить свой летний отпуск… Свояк, увлеченный бухгалтерской и писательской деятельностью, забыл и о природе, и о своем здоровье… Но говорят, что профсоюзы уже начали думать над этими вопросами. Так что было бы только терпение…

Неожиданная весть молниеносно разнеслась по кварталу:

— Зафирова сняли с работы! Зафирова посылают на мясокомбинат!

Я ходил по улицам с почтовой сумкой через плечо и никак не мог успокоиться. Заглянул и в «Граово», после работы конечно, чтобы поразузнать, так это или не так, но все безрезультатно — никто ничего толком не знал… Один только повар усмехнулся многозначительно через окошечко кухни и подмигнул мне: мол, не твое это дело… И я решил больше не расспрашивать. Но поскольку я человек любопытный, то не вытерпел и пошел в налоговое управление к Ивану Г. Иванову будто бы затем, чтобы поговорить о партийном просвещении. Он посмотрел на меня, как всегда, строго и сказал:

— Так это ты распространяешь эти зловредные слухи?

— Нет, — ответил я ему. — Об этом весь квартал говорит, а может, и вся столица… Кое-кто будто бы его даже видел — шатается по Экзарха Иосифа…

Иван Г. Иванов долго молчал, потом положил руку на мое плечо и сказал:

— Слушай, брат, сейчас сложное время. Враг ходит с партийным билетом!..

Я с изумлением посмотрел на него, а он больно сжал мою ключицу.

— Слишком быстро, — продолжал он, — мы успокоились… Я даже у тебя замечаю известный либерализм, который мне не нравится. Что бы это значило?

Я подался вперед, чтобы лучше разглядеть его, а он продолжал сжимать мне ключицу.