Камен Калчев - Софийские рассказы

— Слишком много внимания ты уделяешь Хаджиевой… И забываешь при этом о своем пролетарском происхождении… Даже Мекишеву позволил себя рисовать, в то время как не позировать, а работать надо…

— Но я ведь ходил в часы отдыха…

— Никто сегодня не отдыхает, дорогой, а тем более отделение связи, где сосредоточены государственные интересы.

Он продолжал сжимать мое плечо, а я не шевелился, чтобы, не дай бог, чего-нибудь не повредить, поскольку чувствовал себя так, будто меня подвесили на железном крюке.

— Почему ты отказался от ночного дежурства, когда тебя просила об этом Игнатова? Первое Мая, а ты спишь! Да виданное ли это дело?.. А о последствиях ты подумал?..

— Но ведь я сказал ей, что дежурю в эту ночь на почте!

— А справка! Где твоя справка об этом?

— Я представлю…

— Хорошо, — сказал он и отпустил мое плечо. — Надо проявлять бдительность, дорогой, потому что положение крайне напряженное… Вот и Зафиров… Хороший товарищ, а затянуло его буржуазное болото…

— Как это? — навострил я уши.

— Слаб теоретически, — ответил мне Иван Г. Иванов.

— Что, у них кружка нет?

— Ты, Мицков, проявляешь излишнее любопытство!

— Ты прав, — вздохнул я, и мы расстались.

Как я спустился с пятого этажа, не помню. Но, очутившись на улице, почувствовал, что пот с меня льет в три ручья, будто я вышел из парной. Я расстегнул воротник куртки и долго вытирал лицо и шею. И вот в тот самый момент, когда я уже поостыл немного и мог спокойно продолжать свой путь к Экзарха Иосифа, кто-то дружески окликнул меня сзади:

— Эй, Драган!

Я обернулся. И кто бы это был? Зафиров! В красно-коричневом пиджаке и офицерских галифе, поношенных, но выглаженных. Воротничок его белой рубашки был по-молодежному выпущен сверху на пиджак. Как всегда, он был с усиками и в зеленой фуражке с мягким козырьком, нависавшим так низко над глазами, что они оставались в тени. Раздобрел. Челюсти его отливали золотом. Он улыбался, но был грустным.

— И ты меня не замечаешь, — сказал он, положив мне на плечо руку. — Старый друг, а не замечаешь.

Я что-то пробормотал в ответ, но он схватил меня под локоть и повел к скверу, разбитому после второй мировой войны на опустевшем вследствие бомбардировок месте. Понурив голову и немного дрожа, я почувствовал, что опять начинаю потеть от смущения. Зафиров вел меня к скверу, что-то шепча на ухо, но я его не слышал. Я шел спотыкаясь. Ноги мои стали как будто ватными. Правда, упасть не упал ни разу, так как он меня придерживал. Мы уселись на освещенную солнцем скамейку в сквере и огляделись, довольные царившим вокруг спокойствием. Неподалеку от нас играли дети, их бабушки вязали чулки и всякие другие вещи, а какой-то дежурный преклонного возраста с повязкой на рукаве наводил в сквере порядок, гоняя шалунов своей клюкой, чтобы не баловались. Я постепенно успокоился и стал глядеть бодрее. Зафиров, закурив сигарету, продолжал свой рассказ, повысив голос, чтобы я его лучше слышал:

— …Трудно, конечно, но за месяц я освоился. Во-первых, увеличил выпуск резиновых царвулей [6] Крестьянская обувь. — Прим. ред. , так как крестьянская Болгария должна быть обеспечена царвулями, дешевыми и в массовом количестве. Так продолжалось три месяца. И вот на одном из производственных совещаний мне задали вопрос: как правильно сказать — аграрно-индустриальная или индустриально-аграрная Болгария? Поначалу я растерялся, но потом взял себя в руки и начал выпутываться.

Он вздохнул, затянулся сигаретным дымом, стряхнул пепел и продолжал:

— …Задал мне его один инженеришка, из молодых, который знал, что я по этой части неподкован. Однако я овладел собой. Велел только секретарше записать вопрос, так как трудно у меня с иностранными словами, а тут надо было освоить их, собраться с мыслями, прежде чем ответить. Она записала и подала мне листок. А инженеришка продолжал следить за мной издали с блокнотом в руках, испытывая удовольствие… Слова эти, как жвачка, застревали у меня во рту, но, как бы там ни было, я освоил их… В конце заседания, когда среди присутствующих из-за долгого сидения уже началось брожение, я встал и сказал: «Чтобы было всем ясно, товарищи, Болгария — аграрно-индустриальная страна, а не индустриально-аграрная, как думают некоторые, а потому резиновые царвули…» Но мне не дали договорить. Брожение в зале усилилось еще больше, а в это время инженеришка встал, открыл свою тетрадочку и начал меня с наслаждением сечь. Бил без разбору, куда попадет. Все затихли, чтобы его послушать… Болгария, говорил он, дескать, давно уже индустриально-аграрная, а не аграрно-индустриальная страна… И не резиновые царвули, а резиновые колеса производить уже пора, чтобы удовлетворить запросы времени… Он что-то еще сказал о вулканизации… Я разъярился. Поднялся и закрыл собрание своей властью директора завода. Инженеришка начал протестовать, но я вызвал его в кабинет для продолжения разговора. Однако он оказался упрямее меня и вынес вопрос в вышестоящую инстанцию. И конечно, опять заговорил о резиновых царвулях, потащил за собой и других, которые поддержали его. Но поскольку ничего у них по этой линии не вышло, они подсунули мне одну бабенку с намерением запятнать меня в бытовом отношении, столкнуть, как говорится, по наклонной плоскости…

Он закурил новую сигарету, откинулся на спинку скамейки и долго, прищурив глаза, смотрел на детей, играющих под надзором старушек. Чирикали воробьи. Лаяла какая-то собачонка. Кругом было весело.

— …И опозорили меня! — вздохнул он. — Разбили семью! Разорили меня!

— Вы что, разводитесь? — спросил я.

— Нет! Но жена плачет! Каждый день! И я ее понимаю.

— Да, интересные дела.

— Интересные… Сначала вокруг меня секретарша все вертелась, но я сдержался… А как же иначе? Ведь последствия… Другая, однако, особа постоянно лезла ко мне со стенгазетой, все старалась приблизиться к моему лицу, но я деликатно отстранялся. Была она не красавица, но бюст такой пышный, и она им нет-нет да и коснется моего плеча… И вот в один такой момент в мой кабинет вторглась эта… из профкомитета… и, закрыв лицо руками, заверещала дурным голосом. На ее крик отозвались и другие. Соблазнительница отпрянула от меня и стояла потупив взор, многозначительно при этом улыбаясь. Я встал, разорвал стенгазету и выгнал всех из кабинета.

— Ну и народ!

— Да! И вот я сейчас на улице, а жена моя дома плачет-разрывается! А дети, как говорится, слушают и ума-разума набираются…

Он отбросил недокуренную сигарету, потому что во рту у него и без того уже было горько, и долго молчал. Потом заговорил снова:

— А сейчас меня зовут на мясокомбинат.

— Так это же хорошо!

— Как бывший официант я понимаю толк в мясе и справлюсь, но дело не в этом…