Камен Калчев - Софийские рассказы

— Да, но он тоже должен жить…

— Вечером все поймешь… Все уже обдумано как следует.

— Что же вы решили? Иван Г. Иванов усмехнулся:

— Он будет заниматься художественной самодеятельностью в квартале… Ты доволен?

— А мясокомбинат?

— Нет, он не годится для материального производства, брат! Пусть попробует свои силы в культуре!

Он еще раз посмотрел на нас, поклонился по старому обычаю и вышел, оставив нас в тех же застывших позах, в каких и застал.

Порыв ветра, захлопнувший дверь после его ухода, вновь вернул нас к действительности, от которой мы оторвались на время.

Мы закончили спор о личной и частной собственности и отправились в Княжево, чтобы увидеть собственными глазами дачный участок Зафирова, купленный им неделю назад у наследников софийского адвоката Астарджиева. Покупку Зафиров заверил у второго нотариуса в Судебной палате.

Зафиров бодро шел впереди, а мы следовали за ним, неся на плечах инструменты для обработки почвы. Я тащил долго стоявшую в подвале ржавую лопату, а жена моя повесила через плечо кривой и тоже покрытый ржавчиной серп, чтобы срезать им сорняки и прочий бурьян, буйно разросшийся на дачном участке после проливных июньских дождей. Свояк и Еленка, с которыми в последнее время подружился по служебной линии (в хоре и танцевальном кружке) Зафиров, тоже шагали радостные. Их веселый искренний нрав, улыбки на лицах, бесконечная болтовня, старинные и современные песни, выдержанные во всех отношениях, поднимали у всех настроение. Я больше молчал, но на сердце у меня было весело, а не грустно, как это могло показаться на первый взгляд, потому что я любил природу и все, что с ней связано. Всю зиму я никуда не выходил, занятый по горло служебной и общественной работой, а потому сейчас расстегнул все пуговицы на рубашке, засучил рукава, снял фуражку, открыв поредевшие волосы, и шел, спокойно дыша сосновым воздухом и наслаждаясь солнечными лучами, которые лились потоком и ласкали нас. Только жена моя постоянно отставала из-за своей полноты, задыхалась и время от времени делала мне замечания, чтобы я не торопился так, а думал бы и о других.

— Не убежит ваш участок, — ворчала она, — иди медленнее!

Но Зафиров торопился, как и я, поэтому не препирался, не говоря уже о его жене и ребятишках, убежавших далеко вперед, чтобы как можно скорее увидеть это знаменитое место.

Когда мы подошли туда, никто почти не разговаривал от усталости и волнения. Мы шли друг за другом по узенькой тропинке через хвойный лес и глубоко дышали. Лучи солнца золотом трепетали в ветвях деревьев, еще более усиливая красоту, которой мы наслаждались не переставая. Зафиров поправил поудобнее на плече полный химического раствора против гусениц и тли опрыскиватель и попросил меня взять у него шланг, потому что у него совсем затекла рука. Я взял шланг, и мы еще энергичнее продолжили путь, оставив мою жену с ее охами и ахами на попечении Еленки и свояка.

— Немного далековато, — сказал Зафиров, — но зато открывается чудесный вид на Софию, особенно вечером, когда начинают мерцать электрические лампочки. Целую ночь можешь наслаждаться, и не надоест.

— А земля хорошая? — спросил я.

— Да, — ответил он, — хорошая.

— Не каменистая?

— В известном смысле — да, но камни пойдут на стройку.

— Очень хорошо, — сказал я. — Надо беречь каждый камень! А когда ты думаешь заняться строительством?

— Еще не решил. Все зависит от того, как будет с деньгами.

— И все-таки надо хоть что-то сделать.

— Для начала я выкопаю колодец, потому что без воды там ничего не получится. Вода ведь, как говорится, основа жизни.

— Совершенно верно, — сказал я. — Если понадобится, зови меня, будем копать вместе.

— Колодец, — продолжал Зафиров, — это, как говорится, тяжелая индустрия, с него и надо начинать. Без него не будет ни деревца, ни огорода, не говоря уже о самой стройке, для которой нужна вода…

Он неожиданно остановился и показал мне картину, открывшуюся перед нашими глазами:

— Вот оно, это самое место!

Я увидел заросшее чертополохом большое поле, а в глубине его — вяз, который тянул свои сучья в солнечное небо, наполненное птичьими песнями и голосами людей, пришедших провести свой воскресный отдых здесь, у подножия Витоши, не случайно названной легкими Софии.

— Вяз растет на твоем участке? — спросил я.

— Нет, — ответил Зафиров, вытирая катившийся градом по лицу пот. — Вяз принадлежит писателю Д., а плакучая ива, которую ты видишь чуть дальше, — писателю Г. Выше располагается литературный критик И., а еще выше артистка Л., которая уже начала строить и нынешним летом закончит свою дачу.

— Все люди искусства, — сказал я. — А не найдется ли тут какого-нибудь уголка для нашего Мекишева?

— Художники в другом месте, — нахмурил брови Зафиров, — но и там вряд ли найдется участок для Мекишева.

— Почему? — спросил я.

— Потому. Ты был на его последней выставке? — ответил он вопросом на вопрос.

— Нет, — сказал я.

— Только твой портрет более или менее похож на что-то… А все остальное…

— Да, возможно, — прервал его я. — Но Мекишев талантлив.

— А это еще надо доказать! Нам предстоит серьезный разговор с ним по этим вопросам. Я жду только удобного случая…

— Да, — сказал я, — дай ему кое-какие указания, только не избивай совсем, чтобы он не отчаялся… Хорошо?

— Само собой… Мы все чувствительные… Дай-ка шланг мне, а сам возьми опрыскиватель, а то он совсем перетер мне шею… Отвыкли мы, знаешь, от физического труда… А это нехорошо…

Он погрузил опрыскиватель на мою спину, забрал у меня шланг и лопату, чтобы мне было полегче. И мы продолжали путь по заросшей травой тропинке к вязу и плакучей иве. От радости или еще от чего другого Зафиров начал насвистывать, положив лопату на плечо и накрутив шланг на ее деревянную ручку. Он шел широким шагом. От любопытства сердце мое билось учащенно и гулко. Наконец-то и я увижу это дачное место!

Мы обошли огороженный колючей проволокой участок писателя Г., весь засаженный цветами, малиной и смородиной, из которой жена писателя готовила особое вино с витаминами. В глубине виднелась красная крыша постройки с двумя трубами и зелеными деревянными ставнями на окнах.

— Швейцарский стиль, — шепнул мне Зафиров. — Снег на крыше не задерживается. Кабинет у него наверху, вон те слуховые окна…

Посаженная на цепь собака бросилась к ограде и начала на нас лаять, но Зафиров меня успокоил:

— Она не кусается! Только пугает… А писатель целыми днями сидит под плакучей ивой, курит трубку и думает… Иногда пишет, но редко. Думает под ивой, а пишет наверху, в кабинете… Крупный, так сказать, реалист…