Камен Калчев - Софийские рассказы

— Я хотела сварить тебе кофе, но Иван сказал мне, что ты любишь варенье… Что, и ты так же занят, как он?.. Целыми днями его не вижу.

— И я, — ответил я.

Она попыталась сказать мне еще что-то, но в этот момент в комнату вошел Иван Г. Иванов и тотчас подал ей знак оставить нас. И вот перед нами оказалось досье на Игнатову и Каишева. Это, в сущности, была довольно объемистая папка, полная материалов, которые собирались, как сказал Иванов, почти полгода заботливо и внимательно, имея в виду деликатность вопроса, не терпящего двусмысленностей и неясности. Собирал ее сам Иван Г. Иванов, систематизировал, сопоставлял и уточнял до малейших подробностей факты, против которых невозможно было что-либо возразить. Он раскрыл папку и посмотрел на меня:

— Ты — второй человек, который видит эту папку! — Он взглянул на меня еще строже и предупредил: — Все должно храниться в полной тайне до следствия… Потом можешь говорить сколько тебе угодно!.. Ты же знаешь, утопающий хватается за соломинку.

— Ну о чем ты говоришь?

— Я знаю, о чем говорю. А ты слушай, потому что должен быть вооружен доводами и аргументами… — Он перелистал несколько страниц: — Я не буду тебе читать их биографии… Отец ее железнодорожник, сейчас работает в производственном кооперативе. Мать — портниха, не первой руки, конечно, так, для услуг в пределах квартала… Каишев — футболист, проявил себя после Девятого сентября… Когда началось их сближение?

Я заерзал на стуле, а он медленно продолжал листать досье, слюнявя пальцы, стремясь еще больше разжечь мое любопытство:

— Десятого апреля прошлого года Игнатова попросила у Каишева гимнастические снаряды. Каишев предложил ей спуститься вместе в подвал, чтобы она сама выбрала все, что ей нужно, в его присутствии. Спустились. Пробыли там около пятнадцати минут. Вышли с изменившимися лицами. Люди слышали, как он ей сказал: «Вечером в шесть». Она промолчала, смущенно опустив голову… Второй этап… — Он вытащил какую-то бумажонку, почтовый конверт с наклеенной маркой: — …В семь часов пятьдесят минут вечера у источника с тремя медвежатами… Это письмо ты сам лично доставил Игнатовой, став курьером в их преступных деяниях, не подозревая об этом, конечно.

Я вздрогнул. Потянулся взять конверт, но Иван Г. Иванов мне его не дал, продолжая листать и читать собранные бумаги, опуская некоторые места из них, которые, как я понял, мне не положено было знать. Наконец дошли до роковой ночи. Влюбленная до безумия Игнатова приняла Каишева в своей комнате, причем ночью. Вот как это произошло. Каишев пришел к ней около половины одиннадцатого вечера, когда ее престарелые родители уже спали в соседней комнате. Он вошел без звонка, сняв, прежде чем открыть дверь, ботинки, чтобы пройти тихо, в одних носках, мимо комнаты родителей. Ему удалось проскользнуть незаметно и войти в комнату возлюбленной. Пробыл он там больше двух часов. Света не зажигали. После этого Каишев снова вышел из комнаты в одних носках, обув ботинки уже только на улице. Старший милиционер, который встретил его вблизи дома, увидел, что шнурки на ботинках у него не завязаны, и сделал ему замечание. Каишев их завязал.

Я внимательно слушал письменные факты, но там не было конкретного доказательства, что оба они дошли до крайности. Поэтому я возразил и указал на эту неполноту. Иван Г. Иванов вскипел. Закрыл папку, потом открыл ее снова:

— А это что, по-твоему? — Он начал читать мне последний протокол следствия, ожесточенно слюнявя пальцы. — И этому ты не веришь?.. И этому?

Действительно, по сравнению с первыми эти факты были вопиющими. Четырнадцатого апреля этого года, то есть год спустя, Каишев сказал своей жене, что уезжает в командировку в Пловдив на два дня, а сам, однако, моментально вернулся с вокзала, не уехав вечерним поездом, как сказал жене, и направился прямо на квартиру Игнатовой незаметно от ее родителей, как это делал и раньше, с целью пробыть там всю ночь. Взбесившись, однако, от ревности, жена Каишева, увидевшая, что ее супруг не уехал в Пловдив, а возвратился обратно (она была тайком на вокзале!), немедленно направилась в милицию с жалобой. Там ей оказали содействие. Рано утром милиция организовала внезапную проверку дома и, конечно, обнаружила Каишева в комнате Игнатовой. Был он в пижаме, неглиже. А она — в ночной сорочке и смущенная… Таким образом, дело получило гласность и стало достоянием общественности квартала…

Иван Г. Иванов закрыл папку и долго молчал. Потом встал и сказал:

— А сам факт, что он подал заявление о разводе, не является для тебя достаточным?

— Да, ты прав.

Я встал и медленно направился к выходу, потрясенный: ночная сорочка Игнатовой, ее косы, комната с кроватью… Домой я шел без сил, словно выпил больше нормы.

Когда я пришел к себе, жена моя приподнялась на постели и полусонным голосом спросила, почему я так поздно. Я что-то ответил ей, но, как видно, не удовлетворил ее своим ответом, потому что она потянулась за веником и, не говоря ни слова и не вставая, запустила его прямо мне в лицо. Потом сказала, чтобы я шел спать на кухню, а не лез бы к ней на кровать, как это делал обыкновенно всю мою семейную жизнь и как намеревался сделать сейчас.

— Иди туда, откуда пришел! — кричала она мне вслед. — Я тебя знаю!..

Она бранилась долго. За что? Мне было непонятно. Видно, она, как и Иван Г. Иванов, читала мои мысли и открывала упреждающий огонь по моему больному месту. Как бы там ни было, я улегся на кухне и выспался довольно хорошо.

На следующий день пошел к Ивану Г. Иванову и попросил его освободить меня по семейным обстоятельствам от участия в комиссии. Он рассмеялся мне прямо в лицо и сказал, что надо быть мужественным.

— Но как я буду смотреть Игнатовой в глаза?.. Она ведь учительница моего сына…

— Человек должен абстрагироваться от своих личных симпатий и антипатий! — сказал он.

— Да, но если она влюблена?

— Дорогой мой, какое значение имеет любовь в данном случае?! Она разбивает семью, понимаешь ли ты это?.. Даже Каишев не столько виновен, сколько она!

— Ну а если и он влюблен?

— Глупости!..

Наши разговоры продолжались в таком духе несколько дней до расследования, на котором должны были присутствовать оба прелюбодея, чтобы отвечать за свои деяния. И, к моему ужасу, этот день наступил.

Была весна. Синеватые сумерки опускались над кварталом. Я отправился в красный уголок в отчаянном, полуоглушенном состоянии. Там я застал служащего банка Касимова, члена комиссии. Вскоре пришла товарищ Петрова от местной организации. Она читала газету и не глядела на меня. Прибыл и старый учитель Домусчиев, который недослышал, но был морально выдержан. Ждали Ивана Г. Иванова, а также обоих подсудимых, которые почему-то задерживались.