Маргарита Зверева - Солнце внутри

Я заметил, что площадей в Амстердаме практически нет, что, несомненно, связано с плотной сеткой каналов, и подумал, что именно поэтому я никак не ощущал этот город как мегаполис. Все тут казалось камерным и полуспящим, и я буквально чувствовал, как московское напряжение вытекало из меня в каналы тонкими струйками.

На перепутье двух дорог справа от меня стояла маленькая невзрачная церквушка, но двери ее были настежь открыты, а на стене рядом со входом висел пестрый плакат. Сделав первый глоток кофе, обжегший мне губы, язык и небо, я направился к зданию. Небо заметно загустело и нависало над церквушкой тяжелым свинцом. Тем ярче на фоне старых кирпичей церкви светилась афиша. Я обхватил покрепче горячий стакан и пробежался глазами по объявленным концертам. Голландского я никогда не учил, но знаний английского оказалось вполне достаточно, чтобы понять суть. Как раз в вечер того дня должен был состояться концерт гитарной музыки, и я заинтригованно заглянул в открытые двери. Спинками ко мне стройными рядами стояли черные стулья, а там, где предполагался алтарь, звукотехники прокладывали кабели. На задней стене висел довольно большой, очень протестантский в своей намеренной невзрачности крест, который выглядел не совсем уместным.

Заметив маячащую тень в дверях, звукотехники повернулись ко мне и улыбнулись вопросительно-вежливыми улыбками, за которыми трудно было заподозрить недовольство, которое я тем не менее отчетливо почувствовал. Я улыбнулся в ответ, кивнул и попятился назад. Посреди сквера я остановился и всмотрелся в тонкий крест на маленьком треугольном куполе. Сперва мне показалось, что на нем петух, и я нахмурился. Почему-то думалось, что петухи бывают только на католических храмах, а я очень нетерпимо относился к любым пробелам в своих знаниях. Но тут петух повел крылом, и я понял, что это просто ворона уселась на удобное местечко. От облегчения я даже усмехнулся, но внезапно резко осекся.

Дело было не в самой вороне, а в стукнувшей меня по голове назойливой уверенности, что на меня пристально смотрят два острых глаза. Как шпаги. Порыв ветра засвистел у меня в ушах, с земли с карканьем взмыли в воздух птицы, я повернулся на каблуках, так что пальто описало полукруг подолом, и увидел его.

Барон сидел на лавочке напротив церкви, закинув ногу на ногу, а одну руку на спинку, и держал в другой серебряный наконечник палки в виде головы ворона. Если раньше мне казалось, что волосы Барона совершенно седые, то теперь я понял, что при наших первых встречах в них еще было немало оттенков серого. Сейчас же они действительно стали полностью белыми. При этом лицо его выглядело достаточно свежим. Сам он заметно похудел, что подчеркивал приталенный клетчатый костюм из бежево-оливкового твида.

Барон смотрел на меня серьезными темными глазами, и я даже испугался, так как в моем воспоминании они были совсем иными. Мороз начал расползаться по моему быстро забившемуся сердцу, и пальцы сжали картон так сильно, что он прогнулся.

Но тут Барон улыбнулся своей спокойной улыбкой, поднял густые брови, встал и подошел ко мне. Палка при каждом шаге глухо стучала по мостовой, отзываясь эхом в моей вздрагивающей груди. Его тяжелая ладонь опустилась на мое плечо, он сосредоточенно и прищурившись всмотрелся в мои черты, и тут глаза его посветлели и широко открылись.

– Адам, – произнес он тихо, и я был готов поклясться, что таким радостным я не видел его еще никогда.

– А в этот раз вы действительно похудели, Барон, – ухмыльнулся я лукаво.

– Засранец, – коснулся он моей щеки костяшками холодных пальцев. – Зато ты выглядишь превосходно. Лучше, чем я ожидал.

– Но вы же наверняка видели меня, – удивился я. – Ни за что не поверю, что у вас нет хотя бы моих фотографий.

– Ты думаешь, что у меня прямо штаб-квартира КГБ? – шагнул он от меня и натянул на старческие кисти кожаные перчатки.

– Ну, нечто подобное, – признался я.

– Ладно, – отмахнулся Барон. – Конечно, я видел твои фотографии. Но видеть кого-то вблизи – это все же совсем другое. Или ты со мной не согласен?

– Согласен, – кивнул я с растягивающейся все шире улыбкой.

До этого момента я и сам толком не понимал, что по-настоящему скучал по Барону. В Москве казалось, что мне вполне хватало его устных и письменных наставлений и, естественно, материальной поддержки. Но теперь я чувствовал, что в какой-то мере он за эти долгие годы заменил мне отца, который отсутствовал в моей жизни либо визуально, либо мысленно. Или и то и другое одновременно. По большому счету отсутствие отца было настолько явным, что его более-менее неожиданная кончина показалась вполне логичной. Я даже почти никогда не вспоминал о том, что у меня когда-то был отец и что теперь его больше нет. А если и вспоминал, то без каких-либо эмоций – так, как вспоминают, например, расписание трамвая. Но тогда мне почему-то показалось, что Барону надо обязательно об этом сообщить.

– Мой папа умер, – выкрикнул я сквозь сильный порыв ветра, метнувший мои волосы на глаза.

Барон дождался, пока ветер утихнет, и кивнул:

– Я знаю. Прими мои соболезнования.

Я покачал головой:

– Спасибо, но мне не надо.

– Я тебе вообще-то не помидоры на рынке предлагаю, – усмехнулся Барон. – И нести их тебе словно тяжелый пакет тоже не придется. Так что уж будь добр, прими.

– Хорошо, – пожал я плечами. – Но я не грущу. Я просто хотел поставить вас в известность.

Барон вздохнул, положил мне ладонь меж лопаток и повел прочь со сквера. Кофе при каждом шаге бултыхался в стакане.

– Адам-Адам, – побарабанил он пальцами по моей спине. – То ты считаешь меня всеведущим, то думаешь, что я мог упустить такую существенную деталь в твоей жизни. Нет… Ты сказал мне об этом, потому что глубоко в душе ты переживаешь и коришь себя за эти переживания. Потому что я говорю, что надо быть самодостаточным и избегать связей, от потери которых тебе будет больно. И ты решил, что лучшая защита – это нападение, и выдал сразу самое наболевшее. Так?

Честно говоря, я не задумывался о своей мотивации, но объяснение Барона показалось мне вполне правдоподобным. Наверное, где-то глубоко-глубоко действительно таилась скорбь, на которую я не обращал внимания. Сложно было общаться с человеком, который понимал тебя лучше, чем ты себя. Я нехотя согласился, и мы прошли несколько шагов молча, перед тем как он отпустил меня и заговорил снова.

– Знаешь, я не ожидаю от тебя невозможного, – сказал он, поглаживая усы. – Ты не робот. Да и я не робот. К сожалению, невозможно нажать на кнопку и отключить в себе ненужные чувства. У тебя умер отец. Привязанность к родителям есть у каждого, как ни крути. Какими бы никудышными они ни были. И это как раз та привязанность, которая появляется изначально и бездумно. Это практически инстинкт. А с инстинктами, как известно, сложно бороться. И знаешь, мне кажется, лучше признать, что ты переживаешь, и некоторое время вдоволь напереживаться, а дальше уже идти свободным шагом. А то потом еще угрызения совести выпрыгнут из-за какого-нибудь угла и загрызут. Они такие. Они могут.