Лидия Ульянова - Здесь и сейчас

И тут я все поняла, узнав смех. Я сложила два и два, и у меня получилось ровнехонько четыре. Я не могла объяснить ход своей мысли, у меня не было никаких доказательств, но они мне были и не нужны. Я была абсолютно, стопроцентно уверена в собственной правоте.

— Надя, — тихо позвала я.

— Что?.. — Вера Николаевна обернулась ко мне, по-птичьи наклонив голову, взглянув недоверчиво. Скорее всего, она решила, что ослышалась.

— Надя, — упрямо повторила я. Громче.

Она вздрогнула, как от удара, и побледнела. Голос ее дрогнул, хоть она и пыталась говорить спокойно:

— Вы, девушка, ошиблись.

Я старалась не отводить взгляд.

— Как ты думаешь, банка компота под яблоней еще лежит? — неожиданно для себя спросила я.

Когда-то давно, в детстве, мы с Надькой закопали на даче банку ананасового компота. Просто так, чтобы откопать когда-нибудь через много-много лет. Мы жирно обмазали ее специальной папиной смазкой, завернули в газеты и полиэтиленовый пакет и зарыли, поклявшись никому не говорить про наш секрет. Взрослея, мы иногда напоминали друг дружке про банку и всякий раз решали подождать еще, не раскапывать для чистоты эксперимента.

Доктор оказалась крепким орешком, ей удалось справиться с изумлением довольно быстро. Она улыбнулась мне дежурной улыбкой — бывает, чего только не придет иногда в голову, люди такие путаники! — пытаясь вернуть себе уверенность.

— Если хотите, можно почистить уши и подстричь коготки, — предложила Вера-Надя великодушно и внезапно развернулась ко мне спиной. Спина, такая уверенная и прямая, на глазах сгорбилась и подрагивала. — Вы ошиблись, — глухо повторила доктор, не оборачиваясь.

И мне вдруг стало так жаль ее, еще секунду назад казавшуюся успешной и довольной. Зачем я это делаю? Зачем лезу туда, куда никто не просит? Стоит ли ворошить прошлое, причиняя боль незнакомым людям? Кто я им, и кто они в моей жизни? Что такого я могу выяснить, без чего не смогу существовать?

— Простите меня, Надя… Вера Николаевна… Я пойду.

Я сделала шаг в сторону двери.

— Постойте! — Хозяйка кабинета решительно развернулась, и в уголках ее глаз мне привиделись слезы. — Я не знаю, кто вы, только не уходите. Вы ведь пришли не для того, чтобы вылечить это замечательное существо?

Она посадила кошку себе на руку, а другой рукой принялась гладить. Мне казалось, что она делает это механически, не чувствуя. Голос, прежде бодрый, звучал почти умоляюще:

— Вы хотите что-то мне сказать, да? Хорошо. Только подождите немного, у меня еще двое в очереди. Я не могу просто так окончить прием, люди заранее записывались…

— Хорошо, я подожду. — Больше всего сейчас мне хотелось уйти.

Возможно, она почувствовала мое желание, потому что попросила:

— Нет-нет, не в коридоре. Вот здесь, в соседнем кабинете посидите. Тут никого нет. Пожалуйста.

Она открыла дверь, жестом приглашая войти, попутно передавая мне котенка. За дверью обнаружилась маленькая комнатка, что-то для операций или других процедур, с единственным жестким стулом в углу. Выход из комнатки был только через кабинет Веры Николаевны. На всякий случай она неплотно прикрыла дверь, боялась, что ли, что я совершу побег через окно?

Устроив на коленях кошку, я попыталась осмыслить собственное открытие, но плохо удавалось: выспавшееся животное никак не хотело сидеть тихо, а принялось лазить по мне вдоль и поперек, постоянно застревая когтями в свитере. Застряв, кошка Буська резко дергалась, вытаскивая из трикотажа длинные зацепки и возмущенно визжа. Чтобы как-то ее успокоить, приходилось, не переставая, чесать за ухом и позволять обсасывать мои пальцы. Я постепенно смирялась с тем фактом, что, возможно, в эту минуту мой организм усердно обживают глисты и блохи. Вернусь домой — схожу на анализы.

Вера-Надежда Николаевна, надо признать, была сильно выбита из колеи. Даже мне, ничего не смыслящей в ветеринарной медицине, было понятно, что продолжать прием она не в силах. Закончилось тем, что одного пациента она тактично переназначила на субботу, а второго передала для лечения другому врачу.

Выпроводив последнего, женщина закрыла дверь, повернув ключ в замке, и зашла в мою каморку. Она прислонилась спиной к высокому, обитому металлом столу, обняла себя руками, чтобы я не заметила дрожи, и спросила усталым голосом:

— Кто вы?

— Я то, что когда-то было Верой.

Для меня это объяснение выглядело вполне логичным, но женщина вскинула вверх безукоризненно выщипанные брови и излишне понимающе кивнула. Вероятно, она размышляла над тем, как бы половчей вызвать психиатрическую службу. Она заметно успокоилась — все вставало на свои места, баба с котенком просто тихопомешанная. А трагическая история семьи ни для кого не секрет.

— Ну да, — подтвердила она и снова кивнула. Любой знает, что с психами спорить себе дороже.

Я почувствовала себя дурой хуже некуда. Я почти год страдала от невыносимых снов, потом несколько месяцев регулярно таскалась в Бремен к Маркусу Шульцу, потеряв на этом немало нервных клеток, я прилетела в другую страну, и для чего все? Для того, чтобы меня и здесь снова посчитали больной на всю голову? Из всех возможных вариантов самым лучшим сейчас мне представлялся закончить приключение в полицейском участке обвиненной в элементарном хулиганстве. Но и тут нестыковка: я ведь приехала на симпозиум по обеспечению правопорядка, как это может отразиться на моих работодателях?

Что ж, русские шутят, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

— Подождите, не считайте меня душевнобольной. Поверьте, мне через многое пришлось пройти, прежде чем я очутилась у вас. Выслушайте меня, прошу вас. Возможно, только вы в силах мне помочь. — Кажется, получилось убедительно, потому что женщина напротив немного расслабилась и напустила на лицо выражение профессионального участия. Я позволила себе улыбнуться. — Если хотите, считайте меня своей пациенткой, ведь я была записана на прием.

Внезапно она улыбнулась в ответ:

— Ну что ж…

И жестом подбодрила к рассказу.

Мне, наверно, было неудобно сидеть на жестком стуле с котом в охапку. Ей тоже вряд ли нравилось подпирать поясницей стол. Но мы забыли об этом, мы не чувствовали. Несколько раз кто-то принимался осторожно стучать в дверь, прерывая меня, тогда Надежда односложно кричала в ответ: «Я занята!» — и кивком головы предлагала продолжить.

Я рассказала как могла, без особой надежды, что женщина мне поверит. Скорее всего, мне просто необходимо было выговориться, а она внимательно слушала и не перебивала. Не ахала, всплескивая руками, не закатывала в неверии глаз, просто внимательно меня слушала, немного наклонив голову. Это была Надина привычка, отличавшая ее от Веры, — слушать, склонив голову набок.