Юй Хуа - Братья

— Бей.

— Что бить-то? — смутился шофер.

— Японский товар, — мягко ответил Юй.

— Какой еще японский товар? — не понял водитель.

— Машину твою, машину! — завизжал Мороженщик, тыча в «тойоту» пальцем.

Водитель аж подпрыгнул с испугу. Не сводя глаз с двух стариков, он попятился на улицу и, бросив молоток рядом с машиной, со всех ног побежал прочь. Через какое-то время на пороге возник улыбающийся Писака и популярно объяснил им, что эта «тойота» — не японский товар, а продукт совместного производства, так что в ней как минимум пятьдесят процентов самые что ни на есть наши, родненькие. Мороженщик поверил ему и, развернувшись к компаньону, сказал:

— Верно, она не японская.

Но тот неторопливо проговорил:

— Политика — дело серьезное, тут кое-как не отделаешься. Оставим наши пятьдесят процентов, а японские пятьдесят разобьем.

Старый Ван мгновенно переметнулся на его сторону:

— Точно, разобьем японскую половину.

Писака потемнел от злости и подумал, что разбить здесь стоит две старых идиотских черепушки, но вслух ничего не сказал. Он развернулся и в бешенстве заорал на водителя:

— Бей! А ну бей!

Потом Писака, кипя от злости, ушел, а водитель вскинул молоток и, поколебавшись немного, опустил его на лобовое стекло. Зубодер радостно вскочил на ноги.

— Поехали, — потянул он Мороженщика на улицу.

— Как мы поедем без машины?

— На такси, — отозвался Зубодер. — На немецком «фольксвагене».

Выкатив наружу чемоданы, двое наших семидесятилетних богатеев начали ловить проезжающие мимо такси. Мороженщик остался ужасно доволен тем, как Зубодер только что, не сказав ни одного грубого слова, сотворил такое безобразие. Зубодер кивнул ему и сказал:

— Политику оно и не зачем. Только всякое отребье матюгами орудует.

Старый Ван закивал и подумал, что вот-вот отправится с необыкновенным Зубодером в Японию. На сердце у него стало тепло. Но, поразмыслив как следует, он снова забеспокоился и прошептал:

— А японские менты нас не сцапают?

— Не-а, — отозвался Зубодер. — Хотя я был бы не прочь!

— Как так? — испуганно проблеял старый Ван.

Убедившись, что вокруг никого нет, Зубодер тихо произнес:

— Если они нас загребут, то Китай наверняка вмешается. И ООН свою лапу сунет. Все мировые газеты выйдут с нашими физиономиями на первой полосе. Мы с тобой станем международными знаменитостями, скажешь, нет? — И, посмотрев в непонимающее лицо Мороженщика, Юй разочарованно добавил: — Ни черта ты, брат, в политике не смыслишь.

А Бритый Ли так и не стал одним из VIP’ов Мадам Линь. Прошло три года, а он так ни разу с ней и не встретился, но и других женщин не касался. Их последний раз превратился в прекрасное, ни с чем не сравнимое воспоминание. Весть о смерти Сун Гана, словно взрыв, отбросила Ли от тела Линь Хун. Испуг и пришедшее за ним сожаление совсем его подкосили. Бритый Ли стал импотентом.

— Все свои боевые подвиги похерил, — говорил он.

После этого весь его энтузиазм сошел на нет. Он стал работать через пень-колоду, все больше напоминая безответственного правителя, погрязшего в своем гареме. Устроив поминки, Ли уступил свое место Писаке Лю.

Было это двадцать седьмого апреля 2001 года. Вечером, сидя на золоченом унитазе, он смотрел телик, по которому показывали российский космический корабль «Союз» и американского бизнесмена Денниса Тито, потратившего двадцать лимонов зеленых, чтоб с довольным видом рассекать в костюме астронавта по орбите. На лице у миллионера застыло выражение прирожденного покорителя космоса. Бритый Ли обернулся и поглядел на себя в зеркало. У него на физиономии красовалось выражение сидящего на унитазе. Ли остался ужасно недоволен этой картинкой и подумал, что пока америкашка ест, пьет и гадит себе в космическом пространстве, он впустую проводит свои лучшие годы на толчке в крохотной Лючжэни.

— И я б слетал… — сказал он себе.

Через год с небольшим какой-то крендель из ЮАР по имени Марк Шатглворт тоже оторвал от сердца двадцать лимонов и отправился в космический вояж на том же «Союзе». Этот Шатглворт рассказывал, что станция облетала Землю по шестнадцать раз в сутки, так что он каждый день видел шестнадцать восходов и шестнадцать закатов. А потом ихний, американский певец Лэнс Басс тоже заявил, что в октябре слетает разок… Тут уж Ли завертелся, как рыба на сковородке. Не помня себя от нетерпения, он твердил: «Уже целых три мудака вперед меня влезли…»

Тогда Ли нанял двух русских студентов, чтоб те, столуясь и ночуя с ним под одной крышей, обучили его балакать по-русски. Для быстрого прогресса он установил новый порядок: в его резиденции запрещалось теперь говорить по-китайски — только по-русски. Писаке Лю пришлось несладко. Раз в месяц он приходил к Бритому Ли отчитаться о делах фирмы. Эго двадцатиминутное дело растягивалось на целых три часа с лишком. Бритый Ли прекрасно понимал все, о чем тот толкует, но специально делал вид, что ни хрена не сечет по-китайски, и требовал, чтоб студенты переводили ему все на русский. Послушав их перевод, он задумчиво качал башкой, перебирая в уме те немногие русские слова, что знал, и, не найдя подходящих, выбирал те, что попадались под руку. Тогда студенты переводили их на китайский, и Писака, закатывая глаза, слушал указания Бритого Ли, не соображая, что тот несет. Сам Ли тоже понимал, что выходит что-то не то, но исправить ничего не мог, потому что китайский был ему заказан, и он продолжал копаться в немногочисленных знакомых словах, выискивая не те, что нужно. Писака уставал от всего этого, словно бы разговаривал по-человечьи со скотиной и по-скотски с людьми. Про себя он честил Бритого Ли: «Иностранец хренов».

Самозабвенно изучая русский язык, Бритый Ли еще и ударился в фитнес: сперва занимался в качалке, потом на беговой дорожке и в бассейне, потом стал играть в пинг-понг, в бадминтон, в баскетбол, в большой теннис, в боулинг и в гольф. Чем бы он ни занимался, через две недели все ему надоедало до чертиков. Бритый Ли сделался к тому моменту скромен в желаниях. Он, как монах, ел одно постное, а в свободное от занятий русским языком и спортом время частенько вспоминал тот удивительный рис, что сварил ему когда-то Сун Ган. А вспомнив о Сун Гане, он тут же забывал, что должен говорить по-русски, и с сиротским, страдальческим выражением невольно переходил на наш лючжэньский говор. В конце он отчеканивал фразу, которой заканчивалась предсмертная записка Сун Гана: «Даже если смерть разлучит нас, мы все равно останемся братьями».

Открыв в Лючжэни одиннадцать ресторанов, Бритый Ли опробовал их все, но так и не сумел вновь отведать того удивительного риса. Да и в других заведениях ему не улыбалась удача. Ли жил на широкую ногу, а потому, не найдя Сунганового риса, все равно оставлял на столе по нескольку сот юаней чаевых. Лючжэньцы смекнули и стали звать его на рис к себе домой: мол, не это ли легендарный рис Сун Гана? Бритый Ли принялся ходить по домам, и скоро ему стало не нужно даже пробовать — он с одного взгляда понимал, что дело швах, и, оставив на столе деньги, качая головой, поднимался на ноги со словами: «Не то».