Юй Хуа - Братья

Первый год Сун Ган всякий раз, отправляясь в поселок, приносил Ли несколько конфет. Он оборачивал их в листья платана и придавливал у двери камнем. Ли и представить себе не мог, сколько тянучки получил его брат от Ли Лань, да только выходило так, что в течение этого года ему почти каждый месяц доставался «Большой белый кролик».

Утром, встав с постели, Ли Лань раскрывала дверь, замечала покрытую росой капусту и кричала сыну:

— Сун Ган приходил.

Ли мигом вскакивал и кидался к камню у порога. Перевернув камень и вытащив из листвы конфеты, он бросался бежать вдоль по улице. Его мать знала, что Ли хочет увидеть брата, и не держала его. Когда он добегал до рынка, там уже не было и следа Сун Гана. Тогда Бритый Ли стремительно разворачивался и бежал к южным воротам. Несколько раз братьям удавалось там увидеться. Ли замечал вдалеке Сун Гана, который брел вслед за дедом с его коромыслом, и вопил из последних сил:

— Сун Ган! Сун Ган…

Услышав это, Сун Ган оборачивал голову и кричал что было мочи:

— Бритый Ли! Бритый Ли!

Его брат махал руками и выкрикивал его имя. Сам Сун Ган то и дело оборачивался на ходу, тоже махал брату рукой и звал того по имени. Ли вопил не переставая, даже когда Сун Ган пропадал из виду, он по-прежнему торчал у ворот и голосил:

— Сун Ган! Сун Ган…

От каждого его крика откуда-то с небес доносилось эхо:

— Ган…Ган…

Долгие годы бесшумно пронеслись над нашим поселком — семь лет прошло, как отрезало. А в Лючжэни женщине после смерти мужа месяц нельзя было мыть голову, самое долгое полгода.

Как умер Сун Фаньпин, Ли Лань так ни разу и не вымыла голову. Никто не ведал, каким было ее чувство к Сун Фаньпину — глубже самого синего моря. Семь лет она не мыла волос, да наяривала их брильянтином, так что стали они чернее черного, заблестели ярче яркого. Аккуратненько причесавшись и гордо вскинув голову, она выходила на улицу, и лючжэньские пацанята бежали за ней с криками:

— Помещица! Помещица!

Лицо у Ли Лань было все время растянуто в надменной улыбке. Хоть они с Сун Фаньпином и успели пожить как муж с женой всего только год да два месяца, однако ж в глубине души было это время для нее дольше всей жизни. Целых семь лет запах от немытых волос Ли Лань, сдобренных вдобавок брильянтином, становился все тошнотворнее. В самом начале, едва она приходила домой, комнаты тут же наполнялись вонью нестираных носков, а потом уж, едва она выходила на улицу, все прохожие унюхивали ее запах. Наш лючжэньский народец обходил Ли Лань за версту. Даже ребятня, что прозвала ее «помещицей», и та разбегалась во все стороны. Сверкая пятками, они зажимали себе носы и вопили:

— Вонючка! Вонючка!

Ли Лань гордилась этим. Ей хотелось, чтобы люди ни на секунду не забывали, что она была женой Сун Фаньпина. Когда, нацепив ранец, Бритый Ли пошел в школу, то, заполняя в анкетах графу с именем отца, он всякий раз по слову своей решительной матери писал «Сун Фаньпин». Это доставляло Бритому Ли уйму неприятностей: накарябав имя Сун Фаньпина, он вынужден был в графе «социальное происхождение» неизменно писать «из помещиков». В школе он на собственной шкуре испытал, что такое унижение. Все одноклассники дразнили его помещичьим сынком. Кроме родной матери и брата Сун Гана, что приходил из деревни навестить его, никто будто бы не мог больше припомнить его имени, даже учителя обращались к нему так:

— Вставай и отвечай урок, барчук.

В десять лет Бритый Ли вспомнил, что у него был еще родной отец, тот самый, что утонул в нужнике, глядя исподволь на женские задницы. Ли очень захотелось написать его имя, чтобы избежать потом треклятого слова «помещик». Он решил оказать сопротивление и, когда дело дошло до имени отца, спросил Ли Лань:

— Чего писать?

Ли Лань была занята стряпней, и вопрос сына заставил ее растеряться. Она озадаченно посмотрела на него и сказала:

— Сун Фаньпин.

Понурив голову, Ли произнес:

— А другой папа…

Ли Лань помрачнела и категорически отрезала:

— Нету никакого другого.

Она с гордостью носила свое имя помещицы и с гордостью хранила в глубине души живой образ Сун Фаньпина. Этой гордости Ли Лань хватило на целых семь лет, до того самого времени, покуда Бритому Ли не исполнилось четырнадцать. В тот год его схватили тепленьким в нужнике, пока он таращился тайком на женские задницы, и это вконец надломило Ли Лань. С тех самых пор она ластиком вымарывала из всех анкет сына имя Сун Фаньпина и вписывала туда совсем незнакомое ему имя — Лю Шаньфэн. Потом она переправляла социальное происхождение: «из помещиков» превращалось в «из крестьян-бедняков». Вручив исправленную анкету Бритому Ли, мать видела, как он стирает вписанные ею слова и поверх них выводит снова «Сун Фаньпин» и «из помещиков». В четырнадцать лет Ли было уже наплевать на «помещичьего сынка». Вымарывая имя родного отца, он бурчал себе под нос:

— Сун Фаньпин — вот кто мне отец.

Ли Лань смотрела на сына, будто не узнавая его. Слова Бритого Ли поражали ее. Когда сын вскидывал голову взглянуть на Ли Лань, она тут же опускала глаза и с присвистом бормотала:

— Твоего родного отца звали Лю Шаньфэн.

— Какой еще Лю Шаньфэн? — с небрежением бросал Бритый Ли. — Да если он мне отец, то, выходит, Сун Ган мне не брат.

Когда Ли прославился на всю округу своими туалетными подвигами, он мгновенно перестал быть «помещичьим сынком», а превратился в «малолетнюю жопу». Народ вообще-то давным-давно позабыл его родного отца, но тут его дурная слава, словно археологическая находка, вылезла на свет божий. Одноклассники больше не дразнили Бритого Ли барчуком, теперь они звали его малолетней жопой, а его отца — почтенной жопой. Даже учителя и те стали вызывать его так:

— Эй ты, жопа малолетняя, иди убираться.

К Ли Лань снова вернулось чувство собственной неполноценности — как после смерти первого мужа, сгинувшего в нужнике, и вся та гордость, которой одарил ее Сун Фаньпин, растаяла без следа. Она больше не разгуливала по улицам с высоко поднятой головой, а стала такой же робкой, как и четырнадцать лет тому назад. Оказавшись на улице, она всякий раз низко опускала голову и шла быстро-быстро, прижимаясь к стенам. Ей казалось, что все прохожие тычут в нее пальцами и честят на разные лады. Ли Лань расхотелось выходить из дому. Замуровав себя в четырех стенах, она сидела на краешке кровати, застывшая, как статуэтка. Вскоре к ней вернулись головные боли, и с утра до позднего вечера Ли Лань скрипела зубами.

А Ли в это время уже вовсю торговал секретом задницы Линь Хун. Он уже успел стрескать уйму мисок с лапшой саньсянь, по временам довольствуясь, правда, пустой, и нагулял себе от такого шикарного питания самую что ни на есть довольную и румяную физиономию.