Александр Лапин - Святые грешники

Что он и сделал. Трижды, памятуя имя Бога и перекрестившись, окунулся с головою…

В общем, эти десять дней в Израиле не прошли даром. Да и поездка была построена таким образом, что они как бы шаг за шагом двигались по местам земной жизни Христа.

Вот и сейчас — Гефсиманский сад удивил его величиной и толщиной масличных древ. Ему казалось, что это уже даже не живые деревья, а окаменевшие гигантские стволы-обрубки. Но, подойдя поближе, он увидел, что сквозь ржавую броню коры пробиваются наверху трогательные тонкие зеленые веточки, на концах которых живые цветки то ли голубоватого, то ли желтоватого цвета.

«Может быть, здесь, вот на этом самом месте, на лужайке, Спаситель молился!» — думал Александр, вышагивая по насыпной песчаной дорожке и разглядывая могучие стволы.

Впереди была Виа Долороса — крестный путь Христа. И посещение храма Гроба Господня, где находятся Голгофа и Кувуклия.

«Странный этот город Иерусалим! — снова думал он, шагая по узким каменным улочкам мимо бесконечных рядов с сувенирными лавками, развалов с фруктами, магазинов вперемежку с каменными мешками дворов и подъездов. — Здесь все сохраняется. Ничего не исчезает в реке времени. И в то же время нет ничего неизменного! Сам город не меняется веками. А вот люди и народы, живущие в нем, — да! Кого здесь только не было… Евреи, арабы, крестоносцы, христиане, мусульмане, палестинцы, сирийцы… Пестрая смесь языков, религий, обычаев, одежд. Все во всем».

Внизу — хасиды у Стены Плача. Наверху — мусульмане у мечети.

И скорбный путь Христа.

Виа Долороса идет от кордегардии, где Христа содержали и бичевали римские легионеры. Тоже чудо? Сохранилась.

— Вот у этого поворота Христос коснулся рукой камня. И с тех пор миллионы паломников делают здесь то же самое, — объяснил гид.

Дубравин смотрел на стену и видел очередное чудо. Миллионы ладоней продавили камень так, что на несколько сантиметров углубился в него отпечаток человеческой руки.

«Как такое может быть? Камень не вата. А на нем такая вмятина!»

В конце концов заповедными хитрыми тропами, мимо келий отшельников, отмеченных крестами на деревянных дверях, пробрались они на широкий двор. И остановились у кованых ворот.

Экскурсовод сказал, что надо подождать здесь, пока не явится привратник и не откроет храм.

Народ подваливал. Группами и поодиночке. Белые и черные. Желтые и арабы. Все христиане в священном трепете и нетерпении ждали явления ключника.

Гид сообщил, что ключи от храма держит много веков мусульманская семья. Потому что христианские церкви не доверяют друг другу. И постоянно враждуют. По любому поводу.

Наконец явился разудалый чернявый носатый молодой парень со связкой ключей. Распахнул ворота. И народ двинулся внутрь.

Величие, а главное, древность всего, что их окружало, потрясли. После солнца на улице в храме царил полумрак, и народ озирался вокруг, спрашивая друг друга:

— А где же пещера? Где Голгофа?

И удивлению не было границ, когда они увидели, что Голгофа вовсе не гора, а такой крупный, в несколько человеческих ростов камень.

— А вот плита, на которую, по преданию, положили тело Спасителя после того, как сняли его с креста!

«Ну, плита, может, громко сказано», — заметил про себя Дубравин. Но, как и все, приложился к святыне.

А святыни здесь вокруг везде. Что ни шаг вперед — ты обязательно оказываешься на месте, где происходило что-то важное.

Но еще больше, чем святыни, его удивили люди.

Оторвавшись от группы и пройдя чуть вперед, Александр наткнулся на боковой придел храма, в котором горели свечи и стояли, что-то напевая, католические священники.

Дубравин без задней мысли зашел к ним. Бритый морщинистый ксендз в шапочке с улыбкой приветствовал его на польском.

«Может, он думает, что единоверец забрел к ним помолиться?» — соображал Дубравин.

И потихоньку-полегоньку, перекрестившись пару раз на всякий случай, отвалил.

Он снова нашел своих. И все вместе они пристроились в хвост длинной очереди, стоящей в Кувуклию, где и находится Гроб Господень.

Очередь, состоявшая из паломников — женщин в платках и длинных юбках, бородатых мужчин с крестами, — двигалась медленно. Она то что-то запевала, то начинала бормотать.

Дубравин спросил у гида о том приделе, в котором только что побывал:

— Это только у католиков свой угол есть?

— Что вы! Весь храм и все его приделы, а также все раритеты разделены до последнего сантиметра между разными христианскими конфессиями, — охотно пояснил гид-провожатый. — Больше всех тут, конечно, захвачено греческой церковью. Оно и неудивительно — эта церковь самая старая. Но и армяне сзади к Кувуклии пристроили свой кусочек. И копты свою святыню расположили… И не дай бог, кто-то нарушит границы. Вот тут один из католической конфессии занес лестницу и хотел что-то поставить к иконе Божьей Матери. Но его так поперли, что еле ноги унес. А лестница так и осталась стоять. И стоит уже много лет. Все боятся ее трогать…

Медленно, но неуклонно, извиваясь и петляя по храму, народная очередь двигалась к Гробу Господню. Чем ближе святыня, тем больше было беспорядка. Кто-то лез вперед без очереди. Кто-то хитрил и пристраивался к впередистоящим.

Его группа двигалась сплоченно и чинно. В руках свечки, которые надо приложить к гробу. На лицах торжественность и умиление.

Вот уже виден и сам вход в святое место. Но там давка. Толпа напирала. Ее сдерживали. У входа в Кувуклию стоял здоровенный, богатырского телосложения молодой безбородый послушник в коричневой грубой рясе с распущенными кучерявыми волосами. Ноги его, обутые в грубые сандалии, были похожи на столбы. Из-под рясы, подпоясанной веревкой, выпирало могучее пузо.

Дубравин опытным взглядом бывшего борца оценил стать молодца килограммов в сто двадцать — сто тридцать.

Этот греческий послушник и регулировал движение народа. Своим очень своеобразным способом. Он повесил на двух стойках перед входом веревочку. И не давал напирающей толпе заходить за нее.

Когда масса заступала черту, послушник налетал на нее, выталкивая народ грудью, животом и выставленными локтями.

Толпа некоторое время робко жалась у веревочки. От нее отделялись люди и проходили, проскальзывали в пещеру, чтобы там приложиться ко Гробу.

Но сзади напирали. И цикл повторялся снова.

Дубравин видел, что этому Голиафу, как окрестил он про себя грека, нравится его работа. Более того, он чувствовал, что послушник «ноги как столбы, а руки как ноги» даже забавлялся этим, гордился своей силой.

И еще по выражению молодого лица он видел, что грек презирал их всех, стоящих в очереди. Презирал этих женщин в платочках, мужчин с опущенными долу глазами. И от этой безропотной покорности исполин наглел еще больше.