Александр Лапин - Святые грешники

«Так, мы напротив Франции. А вот русские — напротив Украины. Ясно… Можно пойти в зал посмотреть свое место. Где там стоит табличка с моим именем…»

Он уже встал и собрался двигаться в зал, когда скользящий взгляд его упал еще раз на программу в том месте, где стояли выступающие от Российской Федерации: «Г-н Михаил Федотов, председатель Совета при Президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека». А вот рядом… — Амантай протирает очки, которые надевает на заседания: — «Господин Александр Дубравин, депутат Законодательного собрания, председатель общественной организации “Свободное слово”».

— Ой-бай! — с уст Амантая слетело (кто бы мог подумать!) домотканое, посконное, бабушкино восклицание.

«Ой-бай! Да это же Шурка Дубравин. Как он тут оказался? Надо же!»

Он почувствовал, как его охватило какое-то непонятное — то ли радостное, то ли тревожное — волнение. Встретить здесь своего старинного друга детства, с которым они не виделись много-много лет!

«Надо же такому случиться! Когда же мы виделись в последний раз? Дай Аллах памяти… Было это в году восемьдесят девятом, что ли? Перед распадом страны. И мы тогда сильно повздорили по поводу его публикаций в “Молодежной газете”. Все тогда самоопределялись. Куда идти? С кем? Как? И вот теперь, через столько лет…»

Нельзя сказать, что Амантай не знал ничего о судьбе Дубравина. А Дубравин ничего не знал о его судьбе. Оба они на виду. Оба лица медийные. Да и интернет на что? Всегда можно заглянуть. Поинтересоваться, кто есть кто! Он интересовался. Но это одно дело. И совсем другое — встретиться вживую. Наяву. Как пойдет разговор? Будет ли он рад? Забыл ли? Простил ли? Ведь, что ни говори, он, Амантай тогда тоже руку приложил к выдавливанию старого друга с должности и из Казахстана.

«Но все равно. Я его увижу. Как бы ни закончилась наша встреча, наше прошлое всегда с нами. И от него никуда не уйти!»

Большой вообще-то, даже огромный зал заседаний дворца украшен флагами всех стран, участвующих в ОБСЕ. Они развешены по стенам. И образуют какой-то пестрый невообразимый узор из разных цветов.

Огромный стол для делегаций, ряды удобных, но достаточно простых офисных черных кресел. На столах бутылки с водой и флажки делегаций. На стене над входом огромный экран. И часы. Здесь вертится европейская политика.

Амантай проходит к своему месту. По пути он встречает несколько человек, которые специально приехали из Астаны, чтобы поучаствовать в этом заседании. Давний его знакомый, владелец крупнейшего информационного агентства, бывший пресс-секретарь президента Серик Матаев — седой, живой, сухощавый, очень приятный умный человек. С ним разговаривает его помощница. Рядом незнакомая молодая женщина — русская. Это общественница, правозащитница. Маленький, пронырливый чиновник из министерства печати.

Все почтительно здороваются с ним.

А он поглядывает на места, где должна появиться делегация России. Идут. Лысеющий правозащитник. Общественники из Фонда мира. Дедушка из Союза писателей. Но мощную фигуру Дубравина он нигде не замечает.

«Неужели не приехал? А как будет жаль, если это так!»

Народ потихоньку рассаживается. Он уже многое знает о том, как проходят эти заседания. Как формируются делегации.

В последнее время наметился такой уклон. Россия, понимая, что с этими чертовыми правозащитниками ничего не поделаешь, избрала новую тактику. Она начала привлекать их на свое поле и поддерживать. Активисты некоторых общественных организаций стали верными соратниками госорганов в таких вот структурах, как ЕСПЧ, Парламентская ассамблея Совета Европы, БДИПЧ. И как ни странно, они пользуются здесь уважением. Их слушают.

«Нам бы поучиться!» — думает он.

А тем временем заседание начинается. Во главе стола (не в президиуме, которого в советском понимании этого слова здесь нет) усаживается крупная женщина со светлыми волосами. Это Дунья Миятович. Она оглашает повестку дня.

Амантай привычно надевает наушники и включает микрофон. Перевод осуществляется на пять языков. Он находит русский. И в этот момент наконец видит Дубравина, который пробирается к своему месту.

«Как же он изменился за эти годы! Разительно. Раздался в плечах. Как говорится, возмужал. И седина на висках! Но разглядывать некогда. Надо работать!»

Вопросы привычные. Права людей, зверей, гомосексуалистов, журналистов… И так до бесконечности. После обзоров начинаются прения. И тут общественники выкладывают все, что наболело.

Амантай кое-что конспектирует:

«Священник из Англии: “Ко мне в церковь пришли молодые люди. Очевидно, провокаторы. Спросили меня, как я отношусь к однополой любви. Я ответил, как сказано в Священном Писании: это грех. Наутро приехала полиция. Меня арестовали. И месяц держали в тюрьме. Якобы за мою нетолерантность к геям и лесбиянкам. Так где же тут уважение к чужому мнению?”

Гражданский активист из Греции: “Надо лишить священников зарплаты. Пусть они не обирают казну нашей и без того небогатой страны”.

Правозащитница-узбечка: “У нас свободы не было и нет. Свободных журналистов нет. Опять посадили нашего защитника Худойназарова. Только отбыл от звонка до звонка девять лет. Пробыл на воле двадцать пять дней. И снова арестован. Пусть ОБСЕ защитит его!”

Белорусский представитель: “У нас блокируют сайты потому, что они не нравятся властям!”»

В общем, пошла писать губерния! Выступили жрецы свободной прессы. Турекулов с большим интересом послушал и Дубравина. Интересно же, с чем он-то здесь.

— Все хотят, чтобы было так, — зазвенел голос Дубравина. — Мы говорим и пишем, что хотим. И нам за это ничего не будет. Это идеальное состояние. Достижимо ли оно? Нет! Здесь много сказано о том, что на журналистов давят государства, принимающие законы. Но на журналистов давят не только политики, но и криминал. И денежные тузы. Экономическое положение прессы. Высокая конкуренция. Редакторы. Внутренняя цензура. Это вообще опасная профессия. Поэтому свобода выражения требует, если хотите, смелости. Жизнь — борьба. Жизнь журналиста — постоянная борьба. И настоящих журналистов надо защищать всеми способами. Сейчас наша дискуссия уперлась в вопрос: что можно считать журналистикой? А людей, пишущих в интернете, по какой части числить? Просто любопытствующими гражданами? Или все же прессой? Ответа нет. Поэтому я предлагаю считать журналистами не тех, кто мимикрирует под них, а тех, кто подписывается своим именем. В анонимном писании есть что-то подлое, что-то от доноса…

В общем, неплохо выступил. Раздал всем сестрам по серьгам.

В перерыве Амантай подошел. Дубравин стоял к нему спиной, говорил о чем-то с одетой в строгий деловой костюм женщиной. Он тронул его за плечо. Шурка обернулся. Сначала лицо его выразило недоумение. Потом на нем отразился вопрос. И только по прошествии нескольких секунд на хмурой физиономии Дубравина расплылась радостная, широкая, совершенно искренняя детская улыбка.