Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

Пробившись сквозь толпу к двери, он показал красноармейцу пропуск и вошел. «Судный день» совсем уже развалился, зато с лозунгом «Мир хижинам, война дворцам!» все было в полном порядке. Поднявшись по мраморной лестнице на второй этаж, он прошел по совершенно истрепанному ковру и без стука открыл дверь в комнату, где когда-то находился будуар третьей жены миллионера, средней руки или, вернее, ноги балерины, а сейчас, спиной к любующейся собой в ручном зеркальце голой Венере, хлебал некрепкий чай младший инспектор по семеноводству Август Септембер (Алекс получил повышение, из него сделали старшего инспектора) — когда они тут поселились, стол Августа стоял у противоположной стены, но он сменил место, поскольку, как он сам говорил, «его нервная система таких картин не выдерживает». И в остальном комната не очень-то отвечала вкусам новой власти, стена была обклеена розовыми обоями, при виде которых Эглитис всегда презрительно хмыкал, а таблицы с результатами анализов лежали грудой на маленьком изящном столике с выгнутыми ножками. Возможно, стоило безопасности ради выкинуть картину и мебель и сорвать обои, как многие и делали, но Алексом овладела какая-то странная строптивость, он не стал ничего менять, а в качестве самозащиты выучил наизусть пару предложений из речей Луначарского, в которых комиссар народного образования призывал хранить ценности искусства прошлого, и цитировал их, когда кто-то выражал сомнение в его пролетарской сознательности.

Верный Август, увидев прежнего хозяина и нынешнего начальника, сразу вскочил и стал хлопотать, принес с подоконника еще одну чашку, сунул ее под самовар, повернул краник, подождал, пока она наполнится кипятком, и даже вытащил из ящика стола коробочку с мелко наколотым сахаром. Алекс сел и только сейчас почувствовал, как он устал, — а ведь расстояние от вокзала до комиссариата было не бо`льшим, чем с маминого хутора до мызы Лейбаку, одна нога здесь, другая там… Вот что делает с человеком голод, подумал он, — чашка сладкого чая была действительно в самый раз.

— Как тут, все в порядке? Эглитис меня не искал?

— Не искал. Я думаю, ему не до нас.

— Почему?

На лице младшего инспектора появилось таинственное выражение, он на всякий случай спустил телефон на пол, накрыл его пустым картофельным мешком (ничего не понимая в технике, он был почему-то уверен, что с помощью телефонного аппарата можно подслушать разговоры, которые ведутся в комнате), затем наклонился к Алексу и шепнул:

— Наши взяли Псков!

Смысл этих слов дошел до Алекса не сразу, Псков, насколько он знал, все время был в руках большевиков, но в конце концов он догадался. Колчак давил с востока, Деникин с юга, Миллер с севера, а с запада, или, если смотреть из Москвы, с северо-запада, наступало еще одно войско белых, которое называли армией Юденича, но главную ударную силу которой, как говорили, составляли воинские части непризнанной Эстонской Республики — вот ее и подразумевал под «нашими» Август. После развала Германской империи казалось, что Прибалтика достанется красным, до Риги латышским стрелкам действительно добраться удалось, правда, скоро их оттуда выбили, а вот эстонские большевики до Ревеля вообще не дошли, им дали отпор «белые» соотечественники, которые под руководством нескольких полковников бывшей царской армии выкинули наспех созданную Трудовую коммуну за реку Нарва и, как теперь выяснилось, решили этим не ограничиваться — на прошлой неделе эстонские войска заняли Ямбург, а теперь, если информация Августа соответствовала действительности, настал черед Пскова.

— Если еще финны подключатся, скоро они будут тут!

Август впал в раж, его глаза горели, наверное, он чувствовал себя уже хозяином какого-то кремлевского кабинета — хотя более вероятно, что, если такое случится, их обоих, как большевистских пособников, расстреляют. Вот почему Август никогда не сможет начать собственное дело, подумал Алекс, ведь для этого нужно уметь считать, арифметика же, увы, доказывала, что эстонцам в войне никогда не победить русских, силы слишком неравны, даже если «подключатся» финны. Поэтому Алекс не очень верил в успех эстонского государства — в конце концов, полагал он, русские как-то договорятся между собой, и тогда «нашим» не сдобровать. Делиться своими рассуждениями с Августом он, однако, не стал, не тот Август человек, с кем можно спорить всерьез, а вместо этого сказал лишь:

— Ну, не знаю, не знаю, стоит ли делить с финнами такой жирный кусок.

Август понял, что над ним насмехаются, сел за стол и обиженно глотнул чаю. Алекс хотел бы еще переспросить, точно ли Псков взяли эстонцы или это все-таки партизаны Булак-Балаховича, но теперь это было уже неудобно, потому он вынул из кармана блокнот с результатами анализов, открыл папку и стал переписывать их в официальную таблицу.

Тут звякнул телефон, и, когда Август снял с него мешок и поднял трубку, выяснилось, что Эглитис срочно требует Алекса к себе. Пришлось идти.

Эглитиса он застал за его главным действием — телефонным разговором. Начальник не сидел за столом, а стоял и почти навытяжку, из чего, как и из его коротких, рубящих реплик, Алекс сделал вывод, что общается он с какой-то важной персоной — кто знает, может даже, с одним из тех двоих, чьи портреты торжественно висели на стене: первого из них Марта называла «тем хамом, который носит жилет и галстук в сочетании с кепкой», а второго из-за кожаной куртки «шофером». У дальнего конца длинного стола корпел над листом бумаги некий посетитель, скорее всего, писал заявление. Его лица Алекс не видел, но что-то в нем показалось знакомым, и он внутренне напрягся. Хотя после октябрьских событий прошло уже почти два года и та, прошлая, жизнь стала медленно уходить куда-то очень-очень далеко, можно сказать, в небытие, он все равно опасался, что встретит кого-то, кто помнит его в качестве «буржуя» и донесет. Конечно, он имел опору в лице Хуго, но шурин вечно был в отъезде, то на одном фронте, то на другом, и мог не успеть на помощь, если ЧК его сцапает — этой организации боялись как огня, и Алекс усмехнулся, как всегда, когда вспоминал, как они с Богдановым зимой после революции надеялись, что она сможет «навести порядок».

Эглитис стал вроде закругляться. «Так точно, товарищ нарком! Будет сделано, товарищ нарком!» — так он говорил всегда, коротко и ясно, благодаря чему с ним можно было бы работать без особых сложностей, если бы временами он не проявлял необъяснимое упрямство. Вот в подобных случаях Алексу приходилось пускать в ход весь свой не очень-то большой ораторский арсенал, чтобы начальник не совершил очередную глупость.

Положив трубку, Эглитис, не поздоровавшись, сразу приступил к делу.