Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

— Буридан, я тут выписал один мандат, надо помочь Поволжью семенами. Там Фрунзе с Чапаевым выбили белых за Урал, теперь самый раз сеять, но нечего.

Ну хитрец, подумал Алекс про себя, имея в виду, естественно, не Эглитиса, а того типа, который сидел у конца стола и кто, надо полагать, смог заморочить Эглитису голову; вслух же он сказал:

— Поздновато как будто, время сева миновало.

— Знаем, но ничего не поделаешь, раньше шли бои, — продолжил Эглитис решительно. — Товарищ Манучарянц объяснит тебе, какие семена ему нужны, какие могут еще дать урожай. Бери, вот мандат, вместе пойдете на склад и посмотрите, что там можно найти.

«Товарищ Манучарянц» тем временем успел разделаться со своей писаниной и встать, Алекс посмотрел в его сторону, чтобы понять, кто этот ловкий снабженец, и поймал быстрый предупреждающий взгляд Арутюнова, взгляд, который со всей ясностью говорил: Буридан, дорогой, не выдавай меня.

К счастью, жизнь «среди чужих» научила Алекса бдительности. Он с деланным недоверием изучил мандат и проворчал:

— А что, бои точно закончились? Не случится ли так, что урожай достанется Колчаку?

Эглитис был не дурак, если бы Алекс послушно вышел, он сразу задумался бы над тем, почему скупой эстонец вдруг стал щедрым, и кто его знает, до чего додумался бы.

— Колчаку достанется в лучшем случае кедр, на котором он будет висеть, — весело сообщил Эглитис. — И твоему Каппелю тоже. — Он любил дразнить Алекса теми эстонцами, которые сражались на стороне «своих поработателей».

Алекс покорно вздохнул:

— Ну, если начальство приказывает…

Но он, кажется, поторопился, потому что Эглитис вдруг стал внимательным.

— Не нравится мне твое поведение, Буридан. Говоришь, время посева прошло, — а что ж ты тогда сеешь панику? — Очень довольный своим каламбуром, он хохотнул и продолжил: — Или надеешься, что твои эстонцы помогут новому царю на трон сесть? Не мечтай, мы их скоро потопим в Чудском озере, как Александр Невский крестоносцев.

— Мои эстонцы плечом к плечу с другими отрядами Красной армии храбро сражаются против банд Юденича и Деникина, — заявил Алекс торжественно.

Эглитис хмыкнул.

— Храбро сражаются, говоришь? Давеча целый полк твоих «храбрецов» сдался Юденичу в плен.

Лицо Алекса приобрело, наверное, очень глупое выражение, ибо начальник решил объяснить суть дела:

— Да-да, это случилось под Псковом. Однако, скажу тебе, Буридан, это был очень недальновидный поступок. Неужели эстонцы скучают по власти помещиков? Не вернее ли оставить землю за работающим человеком? А ты, товарищ Манучарянц, что ты об этом думаешь?

Арутюнов оживленно закивал.

— Истинная правда, товарищ комиссар, нам, бедным армянам, тоже осточертели турецкие беи, которые вот уже пятьсот лет пьют нашу кровь, ах, если бы удалось освободить Анатолию от их ига, мы были бы вам благодарны до конца своих дней.

— Вот так, Буридан. Слушай и учись…

Теперь надо было быстро удрать.

— Ну что ж, товарищ Манучарянц, пойдем на склад.

Они вышли в приемную, оттуда в коридор. Дойдя до «будуара», Алекс остановился и сказал невыразительным тоном:

— Подождите меня в конце коридора.

Август не должен был видеть Арутюнова — доносчиком он не был, но болтуном — да. Когда Арутюнов пропал из виду, Алекс приоткрыл дверь.

— Если кто-то меня спросит, буду после обеда.

Во взгляде Августа, кажется, мелькнуло любопытство, но достаточно ли этого, чтобы встать, подойти к окну и посмотреть, куда это хозяин пошел и с кем? И вообще, если повернуть в другую сторону и сделать небольшой круг, он ничего не увидит.

Арутюнов терпеливо ждал его там, где велено. Как два чужих человека, они спустились по лестнице и вышли на улицу. Там Алекс снова остановился и сказал тихо, не глядя на друга:

— Пойдем сначала ко мне, я живу тут близко.

— Понял. Секундочку, я отпущу шофера.

С деланным безразличием Алекс следил, как Арутюнов подходит к пыльной машине, говорит что-то человеку за рулем, берет портфель и возвращается. Хорошо устроился, подумал он с удивлением, близким к восхищению, — машин едва хватало даже на кремлевских господ, Хуго вечно объяснял, почему так редко приходит, тем, что «машины не было». Он уже хотел подшутить над ловкостью Арутюнова, но подавил импульс — даже наружные стены комиссариата могли иметь уши.

Они шли молча. Один переулок, второй.

— Ну и жарища.

Это все, что Алекс осмелился произнести даже здесь, на безлюдной улице.

— Континентальный климат, безветрие.

Наконец знакомый двухэтажный дом, карикатура на тот, в котором он раньше жил, но пригодный для зимовки. Подъезд, воняющий подсолнечным маслом, — бывшие соседки, проститутки, были отправлены на фронт в качестве санитарок, и вместо них сюда вселился коммунист из Тульской губернии с семьей. А вот и дверь в квартиру, с облупившейся краской.

Первым не выдержал Арутюнов, как только они вошли, он положил портфель на пол и раскинул руки.

— Буридан, старый друг!

— Арутюнов, дорогой!

Они долго обнимались, хлопали друг друга по плечу и даже поцеловались, как русские.

— Какая у тебя гладкая кожа! — удивился Алекс. — Я тут бреюсь уже три месяца одним лезвием. Это предпоследнее, одно еще в запасе, а потом отращу длинную бороду и подамся в староверы.

— Я спасу тебя от этой страшной судьбы. Когда французы сбежали из Одессы, после них осталось немало парижских изысков. Я с их помощью сбриваю скупость красных начальников, но хватит и на тебя. А то, знаешь, деградация, она вещь скоротечная — сегодня старовер, завтра — скопец…

Арутюнов так и вытащил из портфеля первым делом пачку лезвий и только потом буханку белого хлеба, большой кусок сала и бутылку.

— Дрянной русский коньяк белого цвета, — прокомментировал он. — Закуска — любимое блюдо хохлов. Вот и все, что осталось от нашего давнего блеска, Буридан. А как мы с тобой жили — пили массандровское вино и шустовский коньяк, ели икру и венские шницели.

— Икрой я и сейчас не полностью обделен. Мой шурин ведь нынче важная персона, правая рука Троцкого. Или левая, точно не знаю. В любом случае как-то он явился к нам с двумя банками икры. Я удивился было, с чего такая щедрость? Оказывается, прекратился экспорт икры, и весь Кремль питался ее запасами, чтобы не испортилась. Больше им жрать было нечего, только икра. Шурин сказал, что Троцкий ее уже видеть не может, говорит, убери к черту, а то меня стошнит!

Они печально посмеялись, потом Алекс стал накрывать на стол. В чулане он, кроме пачки чая, ничего не нашел.

— А вот мне тебя нечем угостить. Обедаю на работе, а вечером дома, если очень проголодаюсь, грызу ногти.

— А где твоя семья?

— В деревне, в нескольких десятках километров от Москвы. Там проще, у крестьян можно выменять на одежду молоко и даже картошку.