Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

Арутюнов оценивающе прошелся взглядом по комнате.

— Свой шикарный буфет ты все-таки сохранил. И кресла. Молодец, а то знакомый, у которого я ночую, зимой сжег в печке всю мебель, а потом и паркет.

— Ленив твой знакомый. Москва не Петербург, тут немало деревянных домов, время от времени тот или другой выдают на дрова, только тогда надо действовать быстро.

Они уселись, и Арутюнов предложил выпить за встречу. Алекс не осмелился допить до дна, даже небольшого глотка было достаточно, чтобы сердце забилось быстрее, настолько изнурен был организм.

— Рассказывай, — сказал он, осторожно, чтобы не повредить пищеварению, откусывая от бутерброда с салом.

Судьба Арутюнова мало чем отличалась от судьбы сотен тысяч других россиян, которых революция и Гражданская война выбили из привычного ритма жизни, разлучили мужей с женами и родителей с детьми, посеяли даже не панику, а смерть, разрушили дома и разбросали семьи по всему миру. Его старший сын вступил в Добровольческую армию и погиб во время Ледяного похода, жену с младшим сыном и дочерью Арутюнов отвез подальше от войны, в район Сочи, где жили его дальние родственники, а сам поехал искать старшую дочь, которая была замужем и жила в Каховке, в опасном месте, где власть постоянно менялась, большевиков сменял Деникин, Деникина Петлюра, Петлюру Махно, Махно большевики. Какой-то знакомый «спец» смастерил Арутюнову фальшивые документы на имя сапожника Манучарянца, но ошибся с годом рождения, сделав его моложе, чем он был, и из-за этого Арутюнов попал под большевистскую мобилизацию.

— К счастью, они быстро поняли, что в качестве снабженца от меня больше пользы, чем от пулеметчика.

Так началась «карьера» Арутюнова у красных, он кормил Тухачевского и Жлобу, Вацетиса и Сталина, все время боясь, что какой-то ростовчанин его узнает и выдаст, но пока опасность его миновала, начальники были им довольны, и только сам он страдал, что должен работать на тех, кого в душе презирал.

— Красные глупы, они знают только один язык — язык угроз. Дай поесть, а то поставлю к стенке! Разве хитрый крестьянин в такое время может не прятать продукты? Я с ними всегда спокойно договоривался, объяснял, что идет война и во время любой войны армия отбирает у гражданского населения сколько может, потому отдай лучше мне половину добровольно, другую тогда я оставлю тебе.

Дочь Арутюнов так и не нашел, из Каховки она эвакуировалась в Харьков, из Харькова в Белгород, из Белгорода в Тулу, а там ее следы пропали. От остальных членов семьи его отделила линия фронта, Сочи одно время и вовсе был у грузинов, пока Деникин их оттуда при помощи дашнаков не выбил.

— А почему ты сразу, как эта кутерьма началась, за границу не уехал? — поинтересовался Алекс. — С юга это ведь было не так сложно, как отсюда. Даже из нашего дома — не из этого, а из того, где я раньше жил, — несколько семей сбежало в Ростов, чтобы потом оттуда эмигрировать.

— Ну да, одно время Большой бульвар, где когда-то находилась твоя квартира, Буридан, весьма напоминал Невский проспект, графы и графини прогуливались в ожидании парохода, который отвезет их в Константинополь. Ох, сколько тогда в Ростове было доступных женщин! Не каких-то там казачек,

а настоящих дам, которые уже понимали, что их песенка спета, и брали от жизни, что еще возможно. Ел и пил там и я, но все, как говорится, по усам стекло, и в рот ничего не попало. Но скажи мне, Буридан, как ты себе представляешь, чтобы я вместе со своей женой и детьми высадился с парохода в Константинополе? Какие мне для этого понадобились бы фальшивые документы? Да даже если бы это были прекрасные документы, на фамилию, скажем, графа Фредерикса, куда мы дели бы свои карие глаза и кривые носы? Ты что, не слышал, что турки проделали с армянами в пятнадцатом году?

Кое-что про эту резню Алекс читал, он поинтересовался подробностями, но Арутюнов вдруг ушел от вопроса.

— Буридан, дорогой друг, это не застольный разговор! Чтобы говорить о таком, надо быть очень-очень пьяным, настолько пьяным, что уже не помнишь, что ты мелешь, а до такой степени мне напиваться нельзя, иначе забуду свою новую фамилию. Лучше рассказывай ты, как ты все эти годы жил? Почему ты не сбежал в Берлин или хотя бы в свою Остзейскую губернию?

Алекс рассказал, как сначала ему было жаль бросать свою большую и красивую квартиру, как потом он надеялся, что власть большевиков продержится недолго, и как, наконец, обнаружил, что, в общем-то, бежать уже и некуда — всюду фронт.

— Конечно, твои дела не так уж и печальны, — сказал Арутюнов, когда Алекс умолк. — Ты все-таки старший инспектор по семеноводству, нужная государству профессия. Когда война закончится, можешь и повышение получить.

— Арутюнов, мы же с тобой свободные люди, самостоятельные предприниматели! Как ты представляешь меня, до конца жизни выполняющего чьи-то приказы? В глубине души я все же надеюсь, что белые победят…

Арутюнов стал вдруг смертельно серьезным и понурил голову. Небольшого роста, он почти утонул в «троне», его плечи опустились. С испугом Алекс увидел, что это уже совсем не тот Арутюнов, который когда-то на его свадьбе держал вдохновенные, остроумные речи. Конечно, годы есть годы, но случилось еще что-то, и это относилось к душе друга — он словно поставил крест на своей жизни. Интересно, подумал Алекс, как я выгляжу в его глазах, произошли ли со мной такие же бесповоротные изменения?

— Не надейся! — прохрипел Арутюнов наконец с горечью. — Белые не победят. Я был на фронте, я видел. Красные разобьют их в пух и прах.

— Почему ты так в этом уверен?

— Они более голодные.

Алекс задумался — тут было что-то, близкое к правильной оценке ситуации. Действительно, ведь и он перевидал немало сторонников новой власти, их отличала от людей царского времени большая жизненная сила.

— Знаешь, как белые идут в бой? — продолжил Арутюнов. — С папироской в зубах. Они полагают, что это большой шик, но по-моему — глупость. Так они показывают, что хотят не победы, а смерти. — Он еще немного помолчал и завершил: — Так что, Буридан, я скажу тебе — не надейся ни на кого, кроме как на самого себя. Теперь новый порядок, надо к нему приспособиться. Мы, армяне, к этому привыкли, я имею в виду к приспособлению, мы это вынуждены делать веками, то мы приспосабливались к древним римлянам, то к персам, то к византийцам, то к туркам — приспособимся и к большевикам. Учись этому. Наша с тобой песенка, как у этих петербургских дам, спета, мы больше хозяевами не станем. Теперь очередь за нашими детьми. Сделай все, чтобы у них что-то получилось, — я только ради этого еще и живу. Ах, найти бы старшую!

Алекс вдруг вспомнил что-то.

— А ты не знаешь, что стало с моими тестем и тещей? Марта волнуется, уже два года от них никаких вестей.