Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

Глава третья. Шаг за шагом

Переступив порог квартиры Видлингов, Герман сразу почувствовал себя уютно — настолько она напоминала их замечательное обиталище в Москве, на Долгоруковской, высокие потолки и просторные помещения, фортепиано в гостиной и забитый книгами кабинет.

В этот кабинет отец Беттины его и пригласил, пока дочь вместе со служанкой занимались обедом. Ему предложили глоток портвейна, от которого он не отказался, и гаванскую сигару, которой он предпочел обычную сигарету. Потом начался «допрос».

— Вы родились в России?

— Да, мой отец жил в Ростове-на-Дону, там он познакомился с моей мамой, и они поженились. А потом перебрались в Москву.

— И когда вы уехали из России?

— После революции, то есть не сразу после, а в конце Гражданской войны, осенью двадцатого. Мы оптировались в Эстонскую республику и поселились в Тарту. Отец родом из тех краев.

— Тарту — это бывший Дорпат, не так ли?

— Да, раньше, во времена правления немцев, он назывался так.

Отец Беттины выдохнул большое облако дыма и поднял взгляд на потолок, словно увидел там нечто интересное.

— Вот видите, какой парадокс — ваша семья уехала из России в Эстонию, а у нас тут немало людей, сбежавших из Эстонии в Германию.

— Да, я знаю, — кивнул Герман. — Они недолюбливают эстонцев, считают, что те их ограбили.

Он всячески избегал отождествлять себя и с эстонцами, и с немцами, предпочитая говорить отвлеченно.

— А как по-вашему, эстонцы поступили правильно, конфисковав землю немецких собственников? — продолжил отец Беттины.

Герману не раз приходилось слышать подобный вопрос, который обычно сопровождался еще и укоризненным тоном, и у него уже возникла своего рода протестная реакция.

— Я думаю, их можно понять. Мой отец ведь не зря уехал из Эстонии в Россию, он говорит, что на родине у него не было никакой надежды чего-либо достичь в жизни, земля и власть, все было в руках немецких баронов.

Он подумал, что Видлинг обидится, но тот, наоборот, притих, как будто чувствуя и свою вину в том, что его соотечественники мешали отцу Германа чего-то достичь.

— Да, но видите, что теперь получается, — стал он объяснять, глядя на Германа сквозь свои сильные очки. — После развала империи нам удалось относительно спокойно перейти на парламентский способ правления. Конечно, вначале были трудности с экономикой, но Стреземанн был умным человеком, и ему удалось ситуацию стабилизировать. Мне кажется, что несмотря на все потрясения и унижения, такие, как этот суровый мирный договор, репарации, потеря территории и польский коридор, мы жили бы уже нормально, если бы не национал-социалисты. Вместо того чтобы признать существующий порядок, поддерживать гражданский мир и трудиться, они сеют смуту, они агрессивны и лелеят мечту о реванше в Европе. И знаете, кто в рядах самых активных их членов? Немцы из Прибалтики.

Он встал, подошел к полке, вытащил оттуда, не глядя, почти машинально, нетолстый том и протянул Герману.

— Читали?

Автора звали Альфред Розенберг, книга называлась «Миф XX века».

— Нет, — признался Герман смущенно. — Интересное произведение?

— Это? Нет.

И зачем мне тогда его читать, подумал Герман удивленно, но спросить не осмелился. Отец Беттины поставил книгу обратно на полку и снова сел.

— Розенберг — тоже балтийский немец, а еще он ваш коллега, архитектор, вернее, бывший архитектор, сейчас он занимается журналистикой, редактирует «Фелькишер Беобахтер». Слышали про такую газету?

— Слышал, но не читаю.

— И «Мою борьбу» не читали?

— «Мою борьбу» читал.

— И как вам она понравилась?

— По-моему, этот Гитлер психически нездоров.

Видлинг оживился.

— Вы правы, но смотрите, как народ восторгается его речами! Народ вычитывает в них свои самые тайные грезы. В конце концов, думает народ, появился кто-то, кто осмеливается вслух говорить о том, что у каждого в мыслях.

— Вы имеете в виду его ненависть к евреям?

— И это тоже.

— Неужели немцы так думают?

— Каждый немец в отдельности — нет, но все вместе — да.

Это звучало странно, но Герман не стал уточнять.

— Но есть же законы…

— Законы не рождаются в небесах, их создают и принимают люди, то есть тот самый народ. И если народ сочувствует национал-социалистам, он ведь не станет ограничивать их деятельность законами? И даже если национал-социалисты будут нарушать законы, народ всегда сможет посмотреть на это сквозь пальцы. Это ведь народ, образно говоря, держит в руке ключи от тюрьмы, не так ли?

— А армия?

— Разве армия — не часть народа?

Все это было верно, но Герман почему-то особого страха не чувствовал, по его мнению, отец Беттины драматизировал ситуацию.

— Не думаю, что эти национал-социалисты так уж опасны. На последних выборах они потеряли много голосов. И у них есть противовес.

— Вы имеете в виду коммунистов?

— Да.

— Вы ошибаетесь. Если бы кого-то из них, или коммунистов, или национал-социалистов, не существовало, было бы легче. С одним психически неуравновешенным, как говорится, семья справится.

Герман чувствовал, что краснеет, — Видлинг сам задел свое самое больное место, Беттина только недавно рассказала Герману, что ее мать находится в психиатрической больнице. Беттине казалось, что в этом есть нечто постыдное, она даже настолько расстроилась, что заплакала, и Герману пришлось ее успокаивать, но благодаря этому он впервые почувствовал себя в обществе девушки уверенно.

Отец Беттины, кажется, заметил, что Герман смутился, перевел разговор на другую тему и стал задавать вопросы о его профессии. Теперь оживился уже Герман — об архитектуре он всегда говорил с упоением. Скоро выяснилось, что у них с Видлингом схожие вкусы, они оба ругали Ле Корбюзье и Гроппиуса, а особенно Баухаус.

— Я тогда уж предпочел бы Фишера с его орнаментами, — сказал Герман.

Он пожаловался, что та работа, которой он ныне в качестве ассистента занят, как раз в духе Гроппиуса.

— Но выбирать не приходится, — добавил он. — Сами знаете, как мало сейчас строят. Один мой однокурсник поехал работать в Турцию, другой аж в Афганистан. И они еще коренные немцы, не то что я.

Видлинг словно хотел что-то сказать, но промолчал.

— Беттина говорила, что девичья фамилия вашей матери Беккер и что она из той семьи, которая до революции держала в Берлине банк, это так? — спросил он наконец.

— Да, это так, но жизнь разъединила ее с остальным семейством, — ответил Герман неопределенно, мама, правда, однажды объяснила ему, почему ее отец покинул Германию, но он не хотел сейчас вдаваться в такие детали.

— Я знал одну вашу родственницу, Беатриче Беккер, — сказал отец Беттины неожиданно. — Она, кажется, сейчас в Америке?