Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

Вообще это были неполноценные выборы, без настоящей борьбы, хотя бы потому, что стариков бить некрасиво, Гинденбург же был не просто стар, а, можно сказать, одной ногой в могиле. На самом деле Германией давно правили другие люди, в первую очередь мадам Гинденбург и молодой Оскар, но как это довести до избирателя таким образом, чтобы тебя не обвинили в неджентльменстве? Оставалось только конкурировать с Тельманом в схватке за второе место, а какой толк от второго места, оппозиция — это для болтунов. Может, стоило пойти ва-банк, отказаться от выборов и попытаться захватить власть силой? Но созрел ли для этого народ? Однажды он уже оценил ситуацию неверно, и это кончилось плохо, бронзовая доска с фамилиями погибших товарищей на стене зала сената напоминала ему об этом каждый день.

Он бросил завистливый взгляд в сторону своих единственных друзей, Фрид­риха и дуче. Фридриху, как дофину, не надо было бороться за власть, правда, став монархом, он повел себя как настоящий мужчина, создал сильную армию и расширил территорию Пруссии, но — нам бы его заботы! Если бы Гитлер был президентом или хотя бы канцлером — о, если бы он был канцлером! — он ни на пядь не отстал бы от Фридриха. Он стал считать, загибая пальцы, какие территории он незамедлительно присоединит к Германии — сначала, конечно, Австрию, затем Чехию, или хотя бы Судеты, Польшу, или хотя бы Данциг, Голландию, Бельгию, Данию, Прибалтийские провинции… Это все были немецкие земли, населенные или немцами, или народами, по глупости от них отпавшими, не было никакой необходимости уважать их суверенитет. Кто из них в одиночку мог конкурировать с Францией или Англией? Но вместе, под его руководством, они сольются в подлинную силу. Дальше — Россия и Индия. Когда ему доводилось делиться своими мечтами, его неоднократно предупреждали — Россию никто не завоюет, приводили в пример Наполеона. При чем тут Наполеон? Наполеон жил больше ста лет назад, когда не было автомашин и танков, дирижаблей и самолетов, минных крейсеров и подводных лодок. Это была совершенно другая война, и все равно Наполеон даже в тех условиях, верхом на коне, добрался до Москвы. Сейчас для решительного человека преград нет, мир стал мал, всего два часа назад он был в Берлине — почему же ему однажды не покататься на слоне по Калькутте?

Дуче, правда, власти не унаследовал, но все же она легко ему досталась, итальянцы — деградировавший народ, к их крови примешалось слишком много негритянской, вот и стоило Муссолини разок погрозить кулаком, и страна упала перед ним на колени. С немцами так нельзя…

Он снова помрачнел. Перед глазами заскользили картины всей его тоскливой жизни, детство без единого радостного дня, только ругань отца и жалобы матери, юность, состоявшая словно из одних унижений… Кто сказал, что из него не получилось бы архитектора? По какому праву всякие никчемные старики решают, кто достоин учиться в художественной школе, а кто нет? Не сдал экзамена по математике? А божественная искра, значит, ничего не стоит, разве не был прекрасен его проект моста через Дунай? Как подло у него отобрали мечту его жизни, швырнули его в бедность, в безысходность… Но именно бедность и безысходность открыли ему глаза, он огляделся — и увидел другой мир, совсем не тот, о котором говорили ораторы и писали газетчики. Он увидел вокруг себя евреев, звенящих золотыми монетами и раздающих должности в банковских советах. В Линце их было еще не так много, зато в Вене — одни черные сюртуки. Грязные бородатые мужчины, похотливо пялившиеся на белокурых немок. И что оставалось немкам, как не пойти с ними, теми, у кого всегда есть деньги?

Он встал и подошел к фотографии Листовского полка. Только на фронте он нашел себя. Сколько там было тех, кто после первого же выстрела расплакался и стал звать маму? Офицеры, для которых война должна быть звездным часом, и те шкурничали, медлили, предпочитали осторожность героизму. А генералы, государственные мужья, особенно парламент — как они, в конце концов, продали Германию, подписали мирный договор, равный капитуляции? Он, слабосильный полуслепой ефрейтор, готов был воевать дальше — но кто его спрашивал? Вот тогда он и решил, что так продолжаться не может, однажды должен наступить день, когда и слово ефрейторов будет что-то значить. Народ! Веками эту безымянную толпу усмиряли кнутом, чтобы небольшое количество избранных могло предаваться наслаждениям. Хватит, кончено. Он пошел в народ, сначала для того, чтобы послушать, что говорят люди, но быстро понял — у него есть что им сказать, и намного больше, чем им ему. Он же так долго молчал! И они приняли его, шли за ним даже тогда, когда он, в плаще, повел их к мюнхенской ратуше. Заполучить две тысячи мужчин под свои флаги, это не так уж и мало, Резиденштрассе гудело, когда они пели «Дойчланд, Дойчланд, юбер аллес!». На Одеонплаце их поджидала полицейская шеренга, он словно почувствовал, что будут стрелять, и бросился на землю — сломал ключицу, но остался жив.

Снова стали мерещиться выстрелы, снова рядом с ним упал Шойбер-Рихтер, еще кто-то, Геринг вскрикнул, когда пуля настигла его, одни побежали, другие легли на булыжники, только Людендорфф остался стоять… Да, Людендорфф дал ему в тот раз урок мужества, после этого Гитлер поклялся в будущем никого и ничего не бояться, — и сразу все изменилось, как по мановению волшебной палочки, судебный процесс прошел в мирной, почти дружелюбной атмосфере, тюрьма — да такую и тюрьмой не назовешь, скорее курорт, только скучно, настолько скучно, что он продиктовал верному туповатому Гессу свою биографию. И, представьте себе, ее покупали, читали, восхищались! Как блестели глаза Гели, когда она с книгой в руках вошла в его комнату…

Опять перед ним возникло пухленькое личико племянницы. На самом ли деле он видел, как грязный еврей лапал Гели, или это была галлюцинация? Так или иначе он покажет им, где их место. Никогда больше иностранцы не будут править Германией!

Коммунисты этого, конечно, не понимали, им даже исконный враг француз был ближе ребят в коричневых рубашках. Он вспомнил, что пару недель назад коммунисты убили одного молодого национал-социалиста, клеившего листовки на стену. Вот с этого можно начать предвыборную кампанию: он велит поставить на могиле юноши памятник и сам отнесет к его подножию букет цветов.

Фантазия Гитлера забурлила, он уже видел себя на борту самолета, путешествующим по Германии, видел стадионы и спортивные дворцы, полные людей, пришедших его слушать. О, он объяснит им, что такое настоящая жизнь, он покажет им, где находятся тайные источники духовной силы…

На секунду ему показалось, что вопрос баллотироваться или нет, решился сам собой — конечно, баллотироваться! — но тут он опять заколебался. Не останется он таким образом вечно вторым? В политике, как и в спорте, уважают только победителей.